Московский журнал

N 6 - 2005 г.


К 60-летию Великой Победы 

"Был участником Парада Победы..."

Уважаемая редакция!

Предлагаю вашему вниманию фрагменты фронтовых воспоминаний моего покойного мужа Гавриила Юльевича Грюнберга - солдата Великой Отечественной войны*.

Г.Грюнберг Гавриил Юльевич - после войны известный ученый и педагог, заведующий кафедрой Московского педагогического университета (тогда МГПИ имени Ленина), автор многих книг и учебников для вузов и школ, по которым учились миллионы людей в нашей стране и за рубежом, - родился в 1918 году в Чите. Его родной отец, Леонид Селюк, рано умер, и мать, Валентина Николаевна, вышла замуж во второй раз - за эстонца Юлия Густавовича Грюнберга. В 1920-1930-х годах отчим моего мужа работал в советских торговых представительствах в Китае и Японии, и семья жила вместе с ним в этих странах. После возвращения в Москву, в 1938 году Юлия Густавовича арестовали как японского шпиона и расстреляли. Валентину Николаевну отправили в лагерь для жен "врагов народа", где она провела 10 лет, а их малолетнюю дочь отдали в детский дом. Каким-то чудом Гавриил, в то время уже взрослый, избежал ареста - возможно, потому, что жил не в Москве, а в Ленинграде, учась в Кораблестроительном институте. Вернувшись в Москву, он вызволил сестру из детдома и с большим трудом перевелся в Московский университет на географический факультет.

Не буду описывать все мытарства мужа после ареста родителей - читатель легко о них догадается - и перейду сразу к событиям военного времени. Летом 1941 года 23-летний Гаврик (как все тогда его называли) вместе со многими своими однокурсниками ушел добровольцем на фронт - в составе 8-й дивизии Народного ополчения, формировавшейся на Красной Пресне. В первые же недели боев дивизия была окружена немецкими войсками и разгромлена. Гаврик и большинство его однополчан считались погибшими.

Впервые я узнала о нем при следующих обстоятельствах. Учась на том же факультете МГУ, весной 1945 года мы с однокурсниками готовили стенгазету о студентах и преподавателях факультета, не вернувшихся с фронта. Среди их фотографий меня особенно привлекла одна - именно Гаврика Грюнберга. А через два года я с удивлением увидела этого молодого человека в университете живым и невредимым. Два года спустя он стал моим мужем.

Гавриил Юльевич Грюнберг ушел из жизни 20 февраля 1992 года. Он покоится на Востряковском кладбище в Москве. На Красной Пресне, в школе

N 83, где формировалась 8-я дивизия Народного ополчения, возведена стела павшим бойцам. Здесь каждый год собираются оставшиеся в живых ветераны дивизии, их дети и родственники, учителя и ученики школы - и отдают долг памяти тем, кто защитил Родину и сохранил жизнь всем нам.

Нина Викторовна Добровольская



Москва
Начало войны

Летом 1941 года в МГУ было принято решение вступать в Народное ополчение. С 3 по 7 июля в Москве было сформировано 12 дивизий народного ополчения (120-160 тысяч бойцов). Дивизия Краснопресненского района включала в себя около тысячи студентов, научных сотрудников и преподавателей МГУ - географов, физиков, историков, юристов и представителей других факультетов, а еще рабочих и служащих Трехгорной мануфактуры, завода "Памяти революции 1905 года", 250 человек из Московской консерватории (в батальоне "запевал"), членов Союза писателей (в их числе были Александр Бек, Виктор Розов, поэты Павел Железнов, Сергей Островой и другие), студентов Геолого-разведывательного института. Штаб дивизии формировался у Горбатого моста (Продольный переулок, дом 3), а сама дивизия - в школах 83, 86, 101, 105.

11 июля 1941 года мы вышли из Москвы, получили обмундирование и вооружение. В конце июля сооружали Можайскую линию обороны западнее города Рузы, где рыли противотанковые рвы, окопы, блиндажи, устанавливали противотанковые заграждения. В августе перебазировались на Ржевско-Вяземскую линию обороны - вдоль восточного берега Днепра, в районе Семлево (к юго-западу от Вязьмы). Здесь шло освоение военного дела.

2 октября оставшихся ополченцев перебросили к селу Уварово - восточнее города Ельни, на реке Угре - и сразу же рота связи, в которой я находился, вступила в бои с моторизованными частями противника. Наша дивизия оказалась на самом тяжелом участке фронта - на стыке двух советских армий, где враг сосредоточил удар для прорыва на Москву. Части дивизии вступали в бой, не успев сосредоточиться и окопаться. Пехота, вооруженная винтовками образца 1891 года и бутылками с зажигательной жидкостью, встретилась с танковой армией Гота и моторизованной пехотой противника, вооруженной автоматами. Наша артиллерия не имела разведывательных данных и стреляла только по видимым целям. Между частями и штабом не было связи. Не было полевого госпиталя. У немцев был и чисто количественный перевес: против одной нашей дивизии выступили три немецких дивизии и одна бригада.

Эти события запомнились мне такими. Я был в отделении телефонистов. "Боевое крещение" состоялось уже 2 октября 1941 года, когда наше отделение должно было наладить связь со штабом полка, расположенного в одной из деревень. Бегом приступили к выполнению задания: разматывали катушку, маскировали провод в траве. Когда прибежали в указанную деревню, то увидели, что никого в ней нет. Доложили в штаб дивизии, получили приказ сматывать линию. Около нас стали рваться снаряды. Мы бегом смотали кабель и примчались к Уварово.

Перед нами непонятная картина: улицы запружены грузовиками, все бегают, штаба нашего не находим, никакой дальнейшей команды не получаем. Нам ничего не оставалось делать, как впрыгнуть в один из отъезжавших грузовиков. Грузовик наш, так же как и другие, попал под обстрел. Дальнейший путь шел через болото, в котором некоторые машины застряли - но наша проскочила. Позже все машины остановились в лесу, где, как я понимал, были остатки нашей дивизии. Но никого из штаба и из нашей роты я не нашел. Машины опять двинулись, но в темноте остановились у леса. Налетели немецкие бомбардировщики, и началась бомбежка, многие погибли.

(...) Нам было приказано организовывать оборону. Среди поля мы копали окопы в течение нескольких часов, потом приехала полевая кухня - поели. Затем нам сказали, что немцы появятся с другой стороны - и мы повернулись на 180 градусов, при этом перед нами оказались наши дивизионные пушки, которые до этого были у нас в тылу. Вскоре мы увидели немцев, которые убивали наших артиллеристов, мы тоже стали стрелять. Но мы были на открытом и очень уязвимом месте, и немцы стали расстреливать нас из минометов.

Поступил приказ отступить через ближайшую балку на восток. Ни своих командиров, ни товарищей я уже не видел. Шли ночью. Когда я спрашивал бойцов, из каких они частей, то с удивлением слышал, что они были даже из разных армий. В стороне от дороги поднимались столбы дыма и пламени - это горели деревни.

Под утро нас остановил заградительный отряд, здесь нас распределили по новым соединениям - видимо, для организации обороны. Но получили приказ двигаться в сторону, противоположную направлению отступления нашей армии. Мимо нас проходила пехота, двигалась артиллерия, обозы, наконец, мы одни зашагали на запад. В одном месте остановились и залегли по обеим сторонам от дороги. Справа от нас был редкий лес, впереди густой кустарник. На шоссе рядом с нами стоял грузовик со счетверенным зенитным пулеметом и один танк. По прошествии некоторого времени командир вызвал добровольцев, которые отправились бы в разведку - поскольку впереди послышался какой-то шум.

Они ушли вперед, и вскоре с той стороны донеслись винтовочные выстрелы. Обратно разведчики уже не вернулись, а вместо них из кустарника выскочили немецкие солдаты с автоматами. Мы укрылись за деревьями и стреляли лежа. Какое-то время шла перестрелка с лучше вооруженным противником. Я видел, что наши бойцы один за другим получают ранения в голову, умирают. Пулемет на грузовике стрелять перестал, а сам грузовик уехал в тыл. Не помню, стрелял ли танк, но вскоре и он стал пятиться. В живых осталось только несколько наших бойцов - и все они укрылись на броне танка, за его башней. Часть из них была там убита немцами, но я остался среди тех, кого не сбили немецкие пули.

Отступая, мы встретили наши машины, и нам сказали, что путь на восток прегражден немцами. Тогда уже пешком мы двинулись опять на запад - и опять напоролись на немцев. Как мы позже узнали, все это и было большое Ельнинско-Вяземское окружение.

Был конец октября - начало ноября. Холодно, временами падал снег. В деревнях еще жили люди. Наиболее сердобольные крестьяне давали картошку. Спали где попало, чаще в стогах сена. Излишне говорить, что к этому моменту уже не было никаких командиров и руководства оставшимися бойцами, бойцы пытались пробиться к своим малыми группами. Не помню, сколько времени прошло в этих скитаниях. Однажды, не доходя до Вязьмы, мы подошли к одному сараю, из которого внезапно выскочили немцы с автоматами и загнали нас в этот сарай. Есть не давали. Я попросил "оправиться", немец открыл дверь - так я и ушел из этого первого плена. В темноте я наткнулся на обгорелый конский остов, отрезал ножом кусок мяса, но оно оказалось слишком жестким и есть его было невозможно.

Плен

Выбраться к своим мне никак не удавалось. Когда спрашивал местных жителей, где можно найти партизан, они отмалчивались, а самому мне не удавалось набрести на организованные отряды. Однажды я наткнулся на всадников-немцев и меня загнали в длинную колонну военнопленных, которую вели за ними. Так начался второй этап моей жизни на войне - плен.

Отставать от колонны было нельзя - пристреливали. Многие тащили с собой доски, куски дерева. Шли несколько дней, в конце концов пришли к лагерю на краю города Дорогобужа. Лагерь представлял собой большое поле, покрытое снегом и огороженное колючей проволокой. По углам стояли вышки с пулеметами. В лагере было несколько тысяч человек пленных. Стоял едкий дым от костров - теперь я понял, почему пленные несли с собой все, что могло гореть, - здесь они жгли дерево, чтобы согреться. Во многих местах были вырыты ямы. В них вплотную друг к другу - чтобы не погибнуть от холода - укладывались пленные. По утрам можно было видеть фигуры людей в нижнем белье - это были тела умерших за ночь и раздетых другими пленными. Днем я бродил по лагерю, ища кого-нибудь из знакомых, но никого не нашел.

В лагере за все эти дни для пленных не было ни крошки еды. На шестой день выпил ружейное масло из масленки, чтобы утолить жажду, ел снег... Казалось, время остановилось. В середине дня ворота лагеря раскрывались и через лагерь проезжала груженная сырой картошкой подвода, предназначенная для немецкого лазарета. На подводе сидел немецкий солдат с автоматом и стрелял в тех, кто пытался взять картофелину.

Так прошло дней, наверное, двадцать или более - и я явственно ощутил, что если останусь в лагере хотя бы сутки, то умру. Я заметил, что иногда из ворот выходят с белыми повязками санитары. Тогда я привязал на рукав вырванную из белья белую тряпку и тоже вышел из ворот, сказав, что я "санитар". Напротив ворот стояло длинное деревянное здание школы, и я вместе со всеми санитарами вошел в него. Длинный коридор, по сторонам классы. В коридоре толпились люди, все русские: кто с ведром, кто с чем. Я тоже взял ведро. Кто-то, видимо, врач, спросил другого, указывая на меня: "Вы его нанимали?" Тот сказал: "Нет" - и врач приказал мне вернуться в лагерь. Но я, вместо того чтобы выйти из здания, забрался в ближайший к выходу класс и затих под партой. Оказалось, что это было помещение для немцев-караульных, которые в течение всей ночи периодически сменялись. Я лежал, чуть дыша, не проронив ни звука.

Утром, когда все ушли, я вышел на улицу и зашел в соседний двор, где стоял большой сарай. В сарае сидели наши бойцы. Доски у задней стены сарая были прикреплены непрочно, я отогнул их и выбрался из сарая. За сараем был глубокий овраг, я побрел по его дну и километра через три увидел деревню. Постучал в дверь крайней избы. Изнутри мне ответили: "Нельзя, у нас уже много солдат". После этого я, видимо, потерял сознание и упал.

Очнулся я уже в избе. Хозяйка рассказала мне, что когда ей нужно было открыть входную дверь, она не открывалась: мешало мое тело, лежавшее у самой двери. Меня втащили в дом и уложили на полу, там было еще несколько наших солдат. Потом хозяйка сварила для нас ведро картошки, я стал жадно есть и поплатился за это мучительными болями в желудке. Пролежав полдня, я попросил хозяйку оставить меня у них работником. На это она ответила: "Какой из тебя, дед, работник?" А мне было 23 года...

И после этого все мои попытки выбраться к своим не удавались, я бесцельно бродил по заснеженным дорогам, среди разоренных деревень, почти умирая от голода и холода. Однажды нашел рассыпанный горох, собрал и съел его. В одной деревне наткнулся на русских, подошел. Это оказалась тыловая немецкая строительная часть, состоявшая из пожилых немцев, к которой были присоединены и военнопленные. Так я в третий раз попал в плен. Пленные должны были носить воду в котел или заполнять его снегом, пилить и колоть дрова, расчищать дороги от снега. Работали весь день очень тяжело. Есть давали жиденькую похлебку (...) и немного хлеба.

Так прошло сколько-то месяцев. За это время я узнал немецких поваров. Один из них, полный и рыжий, Ганс Шлитер относился к нам неприязненно. Второй, Иосиф Шваб, был благожелателен, в открытую ругал войну и Гитлера. Шлитер, который был членом нацистской партии, услышав однажды слова Шваба, сказал, что должен доложить о нем. Шваб широко открыл дверь избы: "Иди, докладывай!" Но тот не пошел...

Третьим поваром был немолодой лесоруб из южной Баварии Иозеф Бухнер. У него был веселый характер, и он очень нам, русским пленным, сочувствовал. Бывало, вызовут нас на кухню чистить картофель. Сядем мы вокруг большой кастрюли - человек шесть - и сидим. А когда картошка сварится, Бухнер принесет большой кусок масла, станет так, чтобы загородить нас от унтер-офицеров, и дает нам поесть картошки с этим маслом. Через некоторое время спросит: "Фертиг?", то есть готово ли? И когда мы ответим "Фертиг", отойдет со своего "поста".

Побег. Опять на фронте

Красная Армия стала наступать, фронт начал перемещаться на запад и все ближе подходил к нам. Мысль о побеге постоянно сидела в моей голове: я думал, что лучше рискнуть и в худшем случае погибнуть, чем быть отправленным в Германию. Ждал только подходящего случая.

(...) Нас, пленных, собрались перевозить на запад, и для этого готовили колонну грузовиков. Я намеренно старался попасть в последний грузовик. На борту каждого грузовика, в том числе и моего, сидели два конвоира. Вдруг наши конвоиры соскочили, чтобы поймать и зарезать теленка для своей кухни. Они спешили, и один из них для удобства снял с себя ремень и повесил на забор возле грузовика. К ремню был прикреплен противогаз, мешочек с патронами и кобура с пистолетом.

Я понял, что это подходящий момент. Я посмотрел на ребят в грузовике, спрыгнул, подбежал к забору, вынул пистолет из кобуры, закрыл кобуру, пистолет заложил за пояс и быстрым шагом пошел в соседний двор, потом по лугу к речке - в сторону, противоположную движению колонны. Встретил немцев, спокойным шагом прошел сквозь них, пересек дорогу и бегом пустился по полю к лесу. Все было тихо. Все пленные видели эти мои действия. Что за этим последовало, когда немец не обнаружил своего пистолета, - этого уже не узнать никогда.

У леса я увидел человека, местного жителя, который сказал мне, что путь на восток закрыт: там стоят немцы. Решил пока остаться в лесу, залез в гущу деревьев и... нос к носу встретился с испуганным зайцем. Заяц убежал, а я занял его место. Потом, заметив густое дерево, решил ночевать на нем. Днем увидел деревеньку, подошел к ней и встретил деда, который предложил переждать у него на чердаке. Но я побоялся подвести его, понимая, что ему грозит, если меня схватят немцы. Я взял у него хлеба и опять отправился ночевать на дереве.

Тем временем наши войска приблизились настолько, что уже был слышен звук канонады. Однажды утром я проснулся, (...) слез с дерева, пошел к деревне и увидел, что в ней полно советских солдат. Я подошел к солдатам и сказал, что бежал из плена. Они повели меня к командиру. Так закончился второй этап моего пребывания на войне и начался третий и последний.

Меня оставили в той части нашей армии, на которую я натолкнулся, и сначала назначили в транспортную роту конюхом.

(...) Немного привыкнув и пройдя проверки, я получил оружие и был послан в пехотный батальон в состав пулеметного расчета. В первом же бою нам с напарником удалось удержать немцев, в то время как основные силы нашего батальона отступили. За этот бой я был представлен к ордену Красной Звезды (орден я так и не получил - меня потом перевели в другую часть, и документы затерялись, зато за другой бой был награжден тем же орденом Красной Звезды, к которому с детства испытывал большое уважение).

Время шло, и летом 1944 года меня послали в школу переводчиков, где за полтора месяца я освоился с военной терминологией на немецком языке. После этого был послан военным переводчиком в штаб 167-го полка 1-й Московско-Минской гвардейской дивизии. Много дел было у переводчиков во время наступлений и штурмов городов. Часто приходилось переводить немецкие трофейные топографические карты. А главное, допрашивать пленных немецких солдат и офицеров.

(...) Следовало быть очень внимательным: записывать содержание допроса - и в то же время следить за поведением допрашиваемых. Солдаты, как правило, рассказывали все, что знали, а среди офицеров попадались и убежденные фашисты, не скрывавшие своей ненависти к нам.

Важной частью работы военного переводчика были выступления перед немецкими солдатами через громкоговорительную установку. Ночью ее укрепляли на ничейном пространстве, и оттуда я вел передачу на немецком языке о положении на фронтах и призывал немцев сдаваться в плен. Иногда для этих передач привлекались немецкие пленные. Заводили патефон с немецкой и русской музыкой. После конца передачи надо было снимать установку и тащить ее к нашим окопам. Все это происходило под обстрелом: немцы уже в начале передачи "вешали" осветительные ракеты и открывали стрельбу. Но у наших агитационных передач была результативность: количество сдававшихся все время росло, сдавались уже и группами, и подразделениями.

При штурме городов (в том числе и Кенигсберга) приходилось воевать просто пехотинцем, бежать по горящим улицам и стрелять по врагам. После Кенигсберга вышли к Куршской косе, где также шли тяжелые бои. Там был сильно контужен, засыпан землей. Но в госпиталь не пошел - немного оправился от контузии и продолжил службу. Был участником Парада Победы в сводном батальоне 3-го Белорусского фронта.

Фотографии из семейного архива Н. В. Добровольской

*Мы печатаем их с небольшими сокращениями и с минимальной редакторской правкой. Ред.

В осовбожденном городе