К 15-летию "Московского журнала" 

Наша почта (1991-1995). Избранное

Предлагаемая подборка читательских писем, печатавшихся на страницах "Московского журнала" в продолжение 15 лет, представляет собой своеобразный юбилейный исторический экскурс - этим, собственно, все сказано о целях и пафосе публикации. Тексты даются с небольшими сокращениями. Имеющиеся в ряде случаев заголовки, а также вступительные и заключительные обращения к редакции опускаются; фотографии и рисунки не воспроизводятся. Следует учесть, что наши корреспонденты (особенно из провинции) свои полные имена и обратный адрес указывали далеко не всегда.
Итак, "вы нам писали"...

Александр Викторов. 1991 год, N 9

Каждый сентябрь, когда в вузах начинаются занятия, с необычайной отчетливостью всплывают картины собственного студенческого прошлого. В чем-то мы были совершенно непохожи на сегодняшних молодых людей, и все же смею утверждать, что студенты разных поколений связаны друг с другом особыми узами, что это единое братство. (...)

Август 1928 года для Московского университета был необычным по наплыву поступающих. Даже на такую малоизвестную в те годы специальность - геологию - держали экзамен 18 претендентов на одно место. Отметок в те годы не ставили, а в активе имелись лишь "уды" и "неуды". Для того чтобы попасть в МГУ, очень важно было иметь "рабоче-крестьянское" происхождение либо состоять в комсомоле. Когда численность геологического отделения увеличили с 28 до 42 человек, у "детей служащих", получивших "уды", тоже появилась слабая надежда на зачисление.

Чем же были заполнены наши дни? (...) Прежде чем занять места в громадной аудитории, мы до девяти часов утра успевали подкрепиться в буфете, истратив 14 копеек на стандартную еду: скатан варенца с половинкой булочки и блюдце винегрета. Это обычный завтрак студента, у которого были малообеспеченные родители и который мог рассчитывать только на стипендию в 34 рубля.

Когда к концу месяца в кармане оставался лишь пятак, "бедные студенты" отправлялись в переулок, находившийся невдалеке от Центрального телеграфа. Там, в глубине двора, белело двухэтажное здание столовой Толстовского благотворительного общества. На столах в плетенках нас дожидался свежий белый хлеб, за который не взимались деньги. Уплатив пятак за тарелку "толстовского" супа, студенты быстро опустошали содержимое плетенок. Кстати, среди завсегдатаев столовой студенток не встречалось. Видимо, потому, что их было немного и они аккуратнее обращались со стипендией. Однако ничто не вечно. В 1930 году, когда разгоняли всякие неофициальные общества, уничтожили и Толстовское. Столовая, став беспризорной, в конце концов закрылась, а несытым студентам осталось лишь вздыхать о прошлом.

После лекций я любил бродить по Москве - обычно шел через узкие Иверские ворота, где у иконы собирались редкие прихожане со свечками. Проходил около заброшенной трамвайной линии, идущей вдоль здания ГУМа, рассматривая Минина и Пожарского. Скульптуре, можно сказать, повезло. В 20-х годах ее передвинули к Лобному месту. Казалось, протянутая в сторону ГУМа рука Минина указывала князю Пожарскому: "Смотри, вон где мы раньше стояли!"

Но молодежь тех лет история и архитектура России не волновали. (...)

Наблюдалось полное равнодушие к вопросам религии, психологии. Достоевский был объявлен мракобесом и контрой. Помню, из знакомых физматовцев никто и не слыхал о таком авторе. За Пушкиным укрепилось звание "дворянского поэта". А стихи "нытика" Есенина ослабляли политическую активность пролетарского студенчества. В чести были Д. Бедный и А. Безыменский. Пользовался популярностью Маяковский. На вечерах в "Политехничке" его забрасывали язвительными записками, и мрачный гигант остроумно парировал студенческие реплики. (...)

Одеты молодые люди были, как правило, в дешевые "юнгштурмовские" костюмы. "Униформа" девушек - белые блузки и черные юбки либо "юнгштурмовки". Все они были гладко причесаны. Никаких колец, брошек, крашеных губ - за это исключали из комсомола. Однако надо было видеть, с какой затаенной завистью посматривали юные пролетарки на "беспартийных" (так называли тогда не состоящих в комсомоле) однокурсников, детей служащих, учителей, врачей, одетых хоть и скромно, но нестандартно.

Молодость брала свое. Случалось и увлекаться. В теплые июньские послеэкзаменационные вечера влюбленные обычно отправлялась к храму Христа Спасителя, где имелись скамьи из розового гранита под цвет каменной облицовки здания. Храм был тих, пуст и заброшен. Но молодых людей мало занимала его судьба, у них шли свои разговоры. Это место было удобно для свиданий еще и тем, что от университета до него можно было дойти за десять минут. Романтической традиции пришел конец в 1931 году, когда храм взорвали и место это печально преобразилось...

А теперь о делах учебных. Лекторами у нас были только профессора. Прежде чем подняться на кафедру, претендент должен был прочесть "приват-доцентскую" пробную лекцию в присутствии ведущей профессуры и получить одобрение.

Но вот грянул 1930 год, сломавший весь уклад университета. Экзамены и дипломные защиты отменили. Был введен "Дальтоплан", и наше обучение стало выглядеть следующим образом: мы сидели за учебниками, а преподаватели, расхаживая по аудитории, отвечали на вопросы, возникающие у студентов в ходе знакомства с материалом.

Зачет по курсам производился побригадно. От лица четырех-пяти студентов отвечал бригадир, и ему ставилась оценка (чаще "уд") для всей бригады. Это было на руку иным ретивым общественникам. Заседая в бюро или профкоме, некоторые без всяких усилий заканчивали институты, а впоследствии еще и делали карьеру, вплоть до министра!..

Затем началась "чистка профессуры". С важностью недоучек студенты задавали вопросы лысеющему мэтру, почему он не проводит идей диамата в минералогии и химии. Мы чувствовали себя неуязвимыми и вполне компетентными. Так, лично я, избранный секретарем предметной комиссии нашего факультета, не задумываясь о правомочности подобных действий, переносил отдельные дисциплины на год вперед или назад.

Потом началась кампания чистки "хвостов" "вечных студентов". И так далее и так далее... Надо все же отдать должное: большинство из нас занималось исправно. Мы грызли гранит науки, с увлечением отдавались практической работе.

На летние месяцы старшекурсников приглашали в геологические экспедиции и партии штатными работниками. Возвращались они уже с деньгами, позволявшими купить шевровые ботинки за 17 рублей или грубошерстный костюм за 50.

Зимой на студентов тоже имелся спрос. Они преподавали на курсах по подготовке в вузы и техникумы (я, например, вел занятия по истории революционного движения, русскому языку и литературе, которую полюбил еще в гимназии).

Весной 1930 года геологический факультет МГУ превратился в геологоразведочный институт, а всех нас законтрактовали различные геологические организации, выплачивавшие повышенные стипендии (от 70 до 90 рублей). Индустриализации требовались специалисты нашего профиля, сразу же после получения высшего образования нас ждала серьезная самостоятельная работа. Потому тем более обидно, что вплоть до 1932 года Минвуз продолжал свои нелепые эксперименты. Наш курс выпускался из этой сумятицы последним, без экзаменов и дипломов. 2 апреля 1932 года вместо дипломов нам вручили удостоверения об окончании института с присвоением инженерного звания. И началась трудовая жизнь. Надо сказать, для многих она сложилась достаточно успешно. Это выяснилось полвека спустя, в 1982 году, когда мы собрались на свой юбилей. Из нашей группы, насчитывавшей 42 человека, вышли истинные специалисты своего дела, среди которых - академик, член-корреспондент АН СССР, министр, директор НИИ, ректор МГРИ, несколько профессоров, практики - геологи и гидрогеологи. На вечере звучали никогда не публиковавшиеся стихи нашего сокурсника Александра Гангнуса, прочитанные его сыном - поэтом Евгением Евтушенко... Досадно все-таки, что о студентах 20-х годов написано очень мало, да и далеко не всегда объективно. Они часто заблуждались, не умея разобраться во всех перипетиях своего непростого времени, но - за что достойны уважения - были людьми энергичными, закаленными, неунывающими. И сдается мне, сегодняшней молодежи очень полезно познакомиться с их жизненным опытом, извлекая из него не пепел безразличия, а огонь целеустремленности.

Ольга Дикова (Москва). 1993 год, N 2/3

В 1992 году исполнилось пять лет со дня смерти Анатолия Передреева, замечательного русского поэта, стихи которого должны знать и мы, и наши дети.

Передо мной лежит маленькая книжка в 150 страниц, вышедшая в 1988 году тиражом всего 7 тысяч экземпляров. Позже были другие издания, более полные, но мне дорога именно эта. Поэт умер 19 ноября 1987 года. А книга издавалась уже без него.

Очень точно сказано о судьбе настоящих поэтов: "Они уходят, выполнив заданье, их отзывают высшие миры..." Но оказываемся ли мы достойными наших поэтов, стремимся ли мы понять их, пока не поздно? В одном из самых своих значительных стихотворений "Кладбище над Вологдой" Анатолий Передреев передает свои мысли о судьбе другого поэта, своего друга Николая Рубцова. Услышали ли мы вовремя вещие строки Николая Рубцова: "Россия, Русь, храни себя, храни", написанные в 1962 году?..

Поэты предчувствуют многое, и только сейчас, когда пришла на нашу землю новая беда, стал понятен глубокий смысл стихов Николая Рубцова. Мало кто в 1985 году понимал, что происходит с нашей страной, а Анатолий Передреев в своем стихотворении "К Отчизне" тогда писал:

Беда уходит, как кошмарный сон,
Но пред бедой,
пока еще неведомой,
Пускай все глуше слышится
твой стон,
Не умолкает песнь твоя
победная!

И опять не услышали вовремя, опять не были ни к чему готовы...

Я бываю на Востряковском кладбище, где похоронен поэт. Больно и грустно видеть на его могиле проржавевшую табличку, на которой сейчас уже почти невозможно прочитать фамилию. Нет на могиле и креста, но ведь есть еще время исправить это положение, а может быть, что-то уже и делается?

P. S. Анатолий Передреев похоронен на Востряковском кладбище, участок N 103.

Подпись неразборчива. 1994 год, N 1

Прочитав в N 5 за 1993 год статью Николая Семенова "С чего начиналось метро", я вспомнил проект метро инженера Н. И. Сушкова, который он представил Московскому археологическому обществу в 1911 году.

"Протокол распорядительный N 743 от 28 мая 1911 года:

Инженер Н. И. Сушков познакомил Общество с проектом метрополитена первой очереди в Москве, демонстрируя при этом планы, чертежи (...) давая соответствующие пояснения. По проекту, метрополитен начнется петлей под Лубянским сквером, пойдет под Ильинскими воротами и всей Ильинкой, при выходе на Красную площадь разветвится на две линии, из коих одна пойдет направо, под площадью параллельно Верхним рядам со станцией у памятника Минину и Пожарскому и отсюда повернет мимо Исторического Музея и Никольских Ворот Кремля под Забелинским проездом и выйдет из-под этого проезда у Александровского сада; другая перережет наискось Красную площадь, пройдет мимо Лобного места, Спасских ворот и собора Василия Блаженного, спустится под верхней половиной Васильевского проезда и выйдет наружу на полусклоне этого проезда. Внутренняя вышина тоннеля предположена в 5 1/2 сажен (11,735 м), ширина в 2 сажени при одной колее и в 3 1/2 сажени в 2 колеи (4,27 м).

(...) Не была принята во внимание возможность встречи при работах с подземными водами, необходимость их удаления и - как результат этого - оседание почвы, трескание зданий, подобно тому, как это было с Большим театром.

(...) Общество не могло не обратить внимания на такую небрежную постановку вопроса о метрополитене (...) и постановило: протестовать против проектируемого метрополитена и для начала обратиться с протестом к Московскому городскому голове и с просьбой о поддержке протеста к митрополиту и министру внутренних дел через министра народного просвещения. Кроме того, в своем обращении к министру внутренних дел указать на те удобства, которые может представить проектируемое направление метрополитена для злоумышленных покушений и для проникновения в Кремль (Древности. Труды Московского археологического общества. 1914. Т. 23, вып. 2. С. 388-389).

Георгий Еремин. 1994 год, N 2.

В сентябрьском номере за 1993 год в публикации Ал. Маслова "Из истории воздухоплавания в Москве" упомянута первая русская женщина, поднявшаяся в воздух на воздушном шаре с госпожой Гарнерень. К сожалению, автора женщина эта не заинтересовала и он не обратил внимания на ошибку в цитируемом им источнике (П. Д. Дузь. История воздухоплавания в России до 1914 года. 1-е изд.: М., 1944, 2-е изд.: М., 1981). Речь идет о пензенской уроженке Александре Степановне Турчаниновой (а не "Тушаниновой"), в девичестве Ермолаевой, вышедшей замуж в Пензе около 1786 года за наследника известного уральского заводчика и пензенского помещика Алексея Алексеевича Турчанинова (около 1763-1834). Об этом писали князь И. М. Долгоруков ("Капище моего сердца". М., 1876), А. В. Храбровицкий ("Первая русская воздухоплавательница". "Огонек". 1948. N 34) и другие, начиная с известного мемуариста Ф. Вигеля.

Личность Александры Степановны, ее биография пока еще загадка. Быть может, автор публикации в "Московском журнале" продолжит свой поиск и порадует читателей сведениями об этой интересной женщине.

А. Майнцер (Германия, земля Саксония-Анхальт, город Цербст). 1996 год, N 8

(...) В этом году, когда исполняется 200 лет со дня смерти русской императрицы Екатерины Великой, мы, Международное историческое общество "Екатерина II" в Цербсте, хотели бы, чтобы читатели вашего журнала узнали о существовании нашего Екатерининского музея.

1 сентября прошлого года исполнилось 250 лет со дня бракосочетания Софьи Фредерики Августы фон Анхальт-Цербстской и Карла Петра Ульриха, герцога фон Гольштейн-Готторп. В российской истории эти немецкие принцесса и герцог более известны как царица Екатерина II и царь Петр III.

Именно эта дата послужила Международному историческому обществу "Екатерина II" поводом для проведения 2 сентября 1995 года в городе Цербсте - теперь уже второй год подряд - Международных Екатерининских дней.

Торжественное открытие нового филиала Цербстского музея, целиком посвященного Екатерине Великой, cтало центральным событием этого праздника.

Международное историческое общество "Екатерина II" было создано в 1992 году. Оно с самого начала своей деятельности боролось за создание первого в мире музея этой русской царицы. Сегодняшний филиал Цербстского музея является основным фондом единственного в своем роде самостоятельного Екатерининского музея.

Постоянная экспозиция была устроена в бывших кавальерских домах, которые раньше принадлежали ансамблю Цербстского замка. Замок предков Екатерины II в Цербсте был сильно разрушен в апреле 1945 года англо-американскими бомбардировками.

Выставка знакомит посетителей с интересными и драгоценными экспонатами (...). Известный русский художник Сергей Присекин специально для нашего музея выполнил большой портрет царицы Екатерины. (...) Много других интереснейших экспонатов: (...) автографы, старинные исторические медали, фарфоровая посуда и золотой прибор с регалиями Екатерины II.

В. Покровский. 1997 год, N 2

В "Московском журнале" (N 7, 1996 год) опубликована статья Бориса Сорокина "Управляющий". В этой статье неоднократно упоминается Рейнгольд Юльевич Обрехт (настоящее имя - Рейнгольд Эмиль Густав) - ученый-лесовод, швейцарец по происхождению, окончивший Лесной институт в Петербурге, управляющий имениями графа Сергея Дмитриевича Шереметева.

С Р. Ю. Обрехтом меня связывают теплые воспоминания: я был школьником, он - преподавателем немецкого языка в средней школе N 12 на станции Немчиновка Белорусской железной дороги, где я учился; мы называли его Романом Юльевичем.

Умер Р. Ю. Обрехт в 1943 году фактически от голода, похоронен в селе Ромашкове, где покоятся останки Казимира Малевича. Жена Р. Ю. Обрехта - Юлия Михайловна, венгерка, в прошлом певица - окончила свои дни в доме инвалидов. За несколько месяцев до смерти она перестала говорить по-русски, что крайне осложнило ее существование. Дома Юлия Михайловна разговаривала по-немецки: прожив всю жизнь в России, она по-русски говорила с трудом.

Р. Ю. Обрехт возил меня в Кусково, где показывал свою квартиру в Голландском домике, в котором жил до 1917 года.

У меня сохранились некоторые вещи Р. Ю. Обрехта, среди которых его портрет (холст, масло) без подписи автора (репродукция приложена к письму. - Ред.). Роман Юльевич говорил, что автором портрета был известный художник, служивший у графа С. Д. Шереметева до 1917 года. Работы этого художника находятся в Третьяковской галерее. Роман Юльевич называл его фамилию, но я, к сожалению, не могу ее вспомнить.

Я бы очень хотел определить автора портрета Р. Ю. Обрехта. Не поможет ли "Московский журнал" сделать это через сотрудников Третьяковской галереи? (...) Или, может быть, Б. Сорокин располагает материалами, из которых можно установить, какие художники работали в Кускове до 1917 года. Тогда, вероятно, я вспомню фамилию, которую называл Р. Ю. Обрехт. (...)

Ангелина Николаевна Сторожева (США, штат Калифорния). 1999 год, N 4

Хочу выразить редакции "Московского журнала" искреннюю благодарность от нас - семьи Сторожевых - за публикацию в майском номере 1997 года статьи, посвященной незабвенной памяти протоиерея Иоанна Сторожева, которому в 1998 году исполнилось 120 лет со дня рождения. Мы хорошо помним батюшку, его высоконравственную личность священнослужителя, настоятеля нескольких храмов в Харбине. Высшим подвигом всей его жизни стало богослужение в доме инженера Ипатьева в Екатеринбурге членам царской семьи Романовых в канун их трагической гибели, о чем широко известно. Обо всем этом, а также о глубокой любви простых русских людей к пастырю свидетельствуют и те реликвии, что хранятся в семье его старшего сына - моего мужа Владимира Ивановича Сторожева. Мне хочется передать фотографии книг и личных вещей отца Иоанна в надежде, что Вы сочтете возможным познакомить с ними читателей журнала (это сделано. - Ред.).

Татьяна Васильевна Смирнова (город Хотьково Московской области). 2000 год, N 3

Когда профессор Музыкально-педагогического института имени Гнесиных, заслуженый деятель искусств России Сергей Зосимович Трубачев в 61 год ушел на пенсию, он уехал из Москвы и поселился в Загорске (Сергиев Посад), где прожил последние 15 лет своей жизни. В свое время он с отличием окончил теоретический факультет этого института, затем оперно-симфоническое отделение Московской консерватории, создал в Гнесинском кафедру оркестрового дирижирования. И на склоне лет близ Троице-Сергиевой лавры пережил новый расцвет духовной жизни и творчества.

Дом, принадлежавший когда-то Павлу Флоренскому, на дочери которого Сергей Зосимович был женат, стал родным ему с детских лет. Его отец - Зосима Васильевич Трубачев - учился в Московской Духовной академии, управлял академическим хором, а также хором при домовой церкви во имя Марии Магдалины при сергиевопосадском Убежище сестер милосердия Красного Креста, где настоятелем в течение трех лет был отец Павел Флоренский. Он и венчал Зосиму Васильевича Трубачева с Клавдией Георгиевной Санковой, дочерью железнодорожного мастера станции Сергиево.

После окончания академии Зосима Васильевич получил приход в селе Подосиновце Архангельской епархии, где 26 марта 1919 года родился Сергей. Мальчик прислуживал в алтаре, пел в церковном хоре, в семилетнем возрасте побывал с отцом в Сарове на праздновании обретения мощей преподобного Серафима Саровского. Зосима Васильевич привил Сереже любовь к музыке, научил играть на фисгармонии. Когда отца перевели в Ивановскую епархию, с мальчиком начала заниматься преподавательница музыкального училища.

В 1928 году отец Зосима был арестован и сослан в Вельск - маленький город Архангельской области, затем отправлен в лагерь на лесоповал. Через три года ему разрешили переехать в Юрьев-Польский Владимирской области, но служить в церкви запретили. Затем отец Зосима смог перебраться в город Малоярославец Калужской области, где был настоятелем Казанского собора и благочинным. В 1937 году его снова арестовали. Только недавно семья узнала, что в феврале 1938 года он был расстрелян на подмосковном полигоне Бутово. (...)

Семья Трубачевых (жена Клавдия Георгиевна с тремя детьми) вернулась в Загорск в 1932 году. Сергей учился в одном классе с Ольгой Флоренской, часто бывал у Флоренских, давал музыкальные уроки детям художника В. А. Фаворского Ване и Маше, дирижировал на домашних концертах в доме Фаворских.

После школы Сергей поступил в училище имени Гнесиных, но вскоре его призвали в армию. Затем война. Он участвовал в освобождении Смоленска, Минска, Витебска, в штурме Кенигсберга, потом воевал на Дальнем Востоке. Домой вернулся только через восемь лет - в 1946 году. Обвенчался с О. П. Флоренской. Его снова приняли - уже в институт имени Гнесиных. После окончания Московской консерватории С. 3. Трубачев работал главным дирижером симфонического оркестра Карельского радио и телевидения, организовал Петрозаводскую хоровую капеллу. С 1961 года он снова живет в Москве, преподает в родном институте.

В последние годы жизни, проведенные в Сергиевом Посаде, С. З. Трубачев заявил о себе как церковном композиторе, музыковеде и исследователе творчества Павла Флоренского. Им созданы многочисленные церковно-певческие произведения, сделаны гармонизации монастырских и древнерусских распевов, которые заняли значительное место в репертуаре хоров Троице-Сергиевой лавры, Московской Духовной академии, других церковных, монастырских и академических хоров. Черниговскому скиту и ряду храмов он помогал поставить церковное пение. При участии С. З. Трубачева в качестве приложения к богослужебным книгам было издано несколько нотных сборников. Он опубликовал целую серию статей о церковной музыке и колокольном звоне, подготовил к изданию сочинения П. А. Флоренского, участвовал в отыскании могил философов К. Н. Леонтьева и В. В. Розанова, похороненных в Черниговском скиту.

В 1995 году по благословению старца Троице-Сергиевой лавры архимандрита Кирилла (Павлова) Сергей Зосимович Трубачев: подал прошение о рукоположении в сан диакона. Просьба его была удовлетворена. Отец Сергий успел прослужить всего два месяца - 25 октября 1995 года его не стало.

Виктор Ваневский (Москва). 2001 год, N 2

Когда погиб "Курск", СМИ, будто сговорившись, начали вопрошать: "Кто виноват?" А когда сами же всех убедили, что виновато правительство, то так же дружно поставили и второй вопрос: "Что теперь делать?" - то есть что делать с правительством, которое обманывает население, не сообщая ему "правду" о причине гибели "Курска"? Для СМИ это ЧП оказалось поводом в очередной раз продемонстрировать свои изощренные приемы завораживания людей. И народ, верящий телевидению, оказался в неведении об истинной причине катастрофы.

Истинный смысл трагедии открылся бы русскому народу, если бы святой великомученик Георгий Победоносец поразил наконец страшную гидру - СМИ. И эта трагедия предстала бы как величайший дар Божий, как предупреждение, вняв которому, люди могли бы вразумиться и задуматься о самом главном - о спасении своих душ, а не сетовать о душах погибших подводников. Как раз о них-то сильно сокрушаться не следует, ибо эти души Господь упокоил в месте светлом, где нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания, но есть жизнь - и не временная, а вечная. Эти души Господь принял как души мучеников, как жертву за вразумление целого народа. И потому они сейчас взывают из тихих своих обителей: "Женщины российские! Не плачьте о нас, но плачьте о себе и о детях ваших. Ибо приходят дни гнева Господня, когда ни один из верующих в телевизор не спасется!"

SOS, слышавшийся с гибнущей подлодки, должен кричать весь русский народ, приникший к экранам телевизоров, потому что воистину гибнет именно он, а не экипаж "Курска". Но народ наш, посаженный отцом лжи на останкинскую иглу, не внемлет, продолжая жадно набрасываться на каждый номер МК, завороженно вслушиваться в черкизовское "Эхо", пожирать глазами передачи НТВ.

- Каким же образом происшествие с "Курском" может нас вразумить? Чем еще, кроме откровений телеведущих, можно его объяснить? - спросит телеверующий житель "великой России", не отрывая взора от экрана, где привык искать и получать ответы на все свои вопросы.

Объяснение трагедии "Курска" дал наш Спаситель: "Или думаете ли, что те (сто - В. В.) восемнадцать человек (...) (которые погибли в морской пучине - В. В.) виновнее были всех, живущих в (России - В. В.)? Нет, говорю вам; но если не покаетесь, все так же погибнете" (Лк. 13, 4-5). Таким образом, попустив гибель "Курска", Господь грозно и недвусмысленно ответил на вопросы "Кто виноват" и "Что делать" истинному виновнику - русскому народу.

- Это же сказано о Силоамской башне две тысячи лет назад! - возмутится алчущий телевизионной истины.

Но Спаситель говорил на все времена. Две тысячи лет назад примером послужила Силоамская башня, сегодня - подлодка "Курск". Слово же о покаянии пребывает вовек.

Призывы к покаянию звучат нынче повсюду. Даже растленное и растлевающее телевидение в промежутках между рекламными роликами нет-нет да и призовет нас покаяться.

- В чем же каяться? - недоумевает "дорогой телезритель". И ему охотно это объясняют дяденьки и тетеньки с экрана. Но вот что говорит наш Спаситель: "Всякого, кто исповедует Меня пред людьми, того исповедую и Я пред Отцем Моим Небесным; А кто отречется от Меня пред людьми, отрекусь от того и Я пред Отцем Моим Небесным" (Мф. 10, 32-33).

То есть каяться сегодня нашему народу необходимо - но прежде всего в утрате исповедания Христа. И такое покаяние невозможно свести к подходу под епитрахиль батюшки и лепету о том, что пост нарушил, что гневаюсь на соседку по кухне, что одолели блудные помыслы, что жду не дождусь очередной серии развратного телесериала... Нет. Каяться нужно в главном: в неисповедании Христа, дающего нам единственно истинные ответы на все вопросы.

Александр Козлов (США, Филадельфия). 2001 год, N 12

Это уже моя третья попытка связаться с российской общественностью. Две предыдущие - письма в газеты "Известия" и "Московский комсомолец" - остались без ответа, что весьма прискорбно: на письма воспитанные люди отвечают. Кроме того, в этих газетах нет отделов, которые должны освещать историю государства. Правда, и у нас в Америке в большинстве крупных газет такие отделы отсутствуют. Обращаюсь к вам с надеждой, что мое письмо все же будет опубликовано и в России откликнутся потомки тех, которых мы, русские, живущие в Америке, помним и хотим сохранить их имена и лица.

Старейшая в Филадельфии Свято-Андреевская русская православная церковь была основана в 1897 году православным братством Андрея Первозванного, состоявшим из эмигрантов, прибывших в Америку из России и бывшей Австро-Венгрии.

В 1898 году после подписания контракта между Российским Императорским флотом и филадельфийской судостроительной компанией "Крамп и сыновья" о строительстве двух военных кораблей - крейсера "Варяг" и броненосца "Ретвизан" - в Филадельфию начали приезжать российские офицеры и матросы для контроля за ходом строительства и приемки кораблей. С полной уверенностью можно сказать, что они тоже были в числе основателей Свято-Андреевского храма. В церковном музее среди документов и фотографий того времени хранится список моряков крейсера "Варяг", внесших свои пожертвования на постройку храма, а Царские врата и алтарь украшают иконы, подаренные "славной командой броненосца "Ретвизан".

В 1902 году нашу церковь освятил будущий Патриарх и исповедник святитель Тихон.

Прокатились революции, войны, сменились поколения, изменился мир, и уже праправнуки первых прихожан приходят в нашу церковь, внимая Слову Божьему, очищая себя от мирских забот и храня в сердце своем память о далекой России. В музее можно полюбоваться прекрасной моделью крейсера "Варяг", посмотреть фотографии тех лет, потрогать руками семисвечник, употреблявшийся при освящении "Варяга" и "Ретвизана".

10 марта 1901 года крейсер "Варяг" покинул Филадельфию. Впереди был бой - неравный и правый, может быть, судьбоносный для всей России, ведь только русские совершают такое, это сама суть нашего характера. Героическая гибель "Варяга" - колокол русских судеб на переломе веков. Давайте помнить, по ком он звонит.

9 февраля 1904 года - первый день русско-японской войны и день гибели "Варяга". Он символичен тем, что стал как бы точкой отсчета начала падения России в революции и войны. Каждый год в этот день в Свято-Андреевской церкви поминают погибших моряков и всех православных людей, кто был убит или замучен, кто погиб на полях сражений и в застенках XX века. Все мы, покинувшие Россию, испили горькую чашу эмиграции - независимо от того, в каком поколении каждый из нас стал американцем. Но мы сохранили свои русские фамилии, свой язык - эти мосты, связывающие поколения и связывающие нас с Россией.

Наше обращение к вам продиктовано желанием поведать широкой российской общественности о существовании в первой столице Североамериканских Соединенных Штатов Свято-Андреевского русского православного храма, о наших планах по расширению экспозиции музея и установке памятника доблестным экипажам крейсера "Варяг" и броненосца "Ретвизан" (проект разрабатывается известным российским скульптором Владимиром Суровцевым, архитектурная часть выполнена Людмилой Алексеевной Казаковой). Сохраняя память о людях и событиях жизни русской общины в Америке, мы хотим передать последующим поколениям любовь к нашей исторической Родине. Со временем забывается плохое, затягиваются душевные раны, и нас снова тянет к корням, к тысячелетнему духовному и культурному миру России.

Я обращаюсь к вам со следующей просьбой. У нас имеются списки с фамилиями большинства офицеров и моряков, участвовавших в строительстве крейсера "Варяг", и некоторые данные по личному составу крейсера на февраль 1904 года, но, к великому сожалению, музей не располагает фотоснимками или портретами этих людей. Может быть, ваше издание, опубликовав мое письмо, побудит тем самым своих читателей найти необходимые нам фотографии в семейных архивах. (...) Помогите нам сохранить и приумножить память о русских моряках, которые оставили незабываемый след на американской земле.

Вера Елисеевна Якубовская (Австралия). 2001 год, N 12

Прошу извинить за ошибки и плохой почерк. Мне уже скоро 90 лет, и я с 1921 года живу за границей, в Австралии. Большое русское спасибо за журнал, читаю с большим удовольствием от корки до корки.

Давно собираюсь обратиться к вам. Это в связи с Чечней. Гоните всех миротворцев! Если вы не добьете чеченских бандитов, они всех вас добьют. Это - не люди, а диаволы из преисподней. И, ради Бога, не отдавайте Грозный чеченцам! Это не их столица, а русский город. Его строили русские, чтобы грозить всей этой нечисти, и потому назвали Грозный.

Русские, которые поддерживают чеченских бандитов, недостойны быть русскими.

Я болею за Россию. Мое письмо - крик души. Надо что-то делать, надо поднять народ. Путин при всем желании ничего не может, он связан долгами, которые наделали всякие Чубайсы и Немцовы.

Протоиерей Геннадий Героев, настоятель Воскресенского храма в Рабате (Марокко). 2002 год, N 1.

(...) После 1917 года по воле Божией эмигранты из России оказались в разных странах, в том числе и в Магрибе (название Марокко на арабском языке, а также общее название северо-западных государств Африки - Туниса, Алжира, Марокко и других). В 1930 году Илья Фондаминский в одной из своих статей писал: "Неужели миллион русских людей, не добровольно, во имя личных интересов, покинувших свою родину, а насильственно брошенных в изгнание, не найдут в себе моральной крепости и стойкости - не потерять своего лица, не рассыпаться на миллион пылинок, не слиться с народами, которые их в изгнании приютили? Воистину, если бы это было так, это свидетельствовало бы о культурной дряблости русского народа и его исторической обреченности. Разумеется, так не должно быть и так не будет".

Он оказался прав: так не было. Русские, заброшенные судьбой в Марокко, принадлежали к самым разным сословиям: от представителей "простого народа" до потомков самых знатных семей России: Шереметевых, Толстых, Игнатьевых, Долгоруких, Урусовых, Оболенских... Офицеры русского Императорского флота, разоруженного в тунисском порту Бизерте, разъехались оттуда по всей Северной Африке. Именно ими были построены все порты в Марокко в первые годы французского протектората.

В 1926 году небольшая группа русских православных города Рабата по почину А. Ф. Стефановского - бывшего капитана артиллерии, с отличием окончившего Михайловское артиллерийское училище, - основала общество под названием "Православная Церковь и Русский очаг в Марокко". В 1927 году сюда приезжает иеромонах Варсонофий (Толстухин), валаамец, назначенный на должность настоятеля здешнего прихода митрополитом Евлогием (Георгиевским). Русская колония в Марокко хранит предание: вскоре после прибытия православного священника к нему явилась делегация от берберов (коренного населения страны), чтобы приветствовать служителя веры, исповедовавшейся их далекими предками.

Под руководством отца Варсонофия в Рабате начинается становление церковной жизни. Богослужения совершались в центре города в деревянном бараке, принадлежащем муниципалитету. Собирались средства на постройку храма, однако приобрести землю никак не удавалось. И вдруг происходит чудо: в 1929 году араб мусульманин Шериф Хусейн Джебли, женатый на православной русской, в благодарность за молитвенную помощь, оказанную ему отцом Варсонофием во время его тяжелой болезни, фактически дарит общине земельный участок на окраине тогдашнего Рабата Баб-Тэмара, оформив фиктивную купчую на символическую сумму в один франк. При поддержке всего русского зарубежья здесь строится храм, увенчанный куполом в мавританском стиле с трехраменным крестом, а позднее - в 1931 году - колокольня, сооруженная на личные средства бессменного церковного старосты А. Ф. Стефановского. Осенью 1932 года митрополит Евлогий приезжает из Парижа и освящает храм, возведя иеромонаха Варсонофия в сан архимандрита.

Этот пример воодушевил наших соотечественников и в других странах Магриба, где, по некоторым данным, их проживало тогда около 4000 человек. "Да благословит Господь все ваши добрые пастырские начинания, особенно же по устроению святых храмов Божиих. Очень радуется мое сердце, что в далекой Африке раздается глас Слова Божия на родном нашем славянском языке - впервые от начала мира", - писал "отцу настоятелю и богоспасаемой пастве его в Марокко" митрополит Евлогий.

Православная община в Марокко, помимо официального статуса религиозной организации, имеет также статус культурно-просветительский, именуясь "Русский очаг в Марокко". Приходской хор устраивает концерты в разных городах страны, в которых участвуют и французы, тянущиеся к русской духовной культуре. Долгие годы регентом хора был Петр Петрович Шереметев - потомок славнейшей аристократической фамилии, после окончания учебы в Париже приехавший в Марокко в качестве специалиста по сельскому хозяйству. Его супруга Марина Дмитриевна - наша старейшая и усерднейшая прихожанка. Восьмилетней девочкой вместе с родителями покинула она пределы далекой, но горячо любимой Родины. Ее отец, генерал Левшин, командовал придворными кавалергардами. После октябрьских событий 1917 года семья царского генерала оказалась на греческом острове Лемнос, где Левшины, по словам Марины Дмитриевны, "думали уже сложить свои косточки". Но помогла бабушка - Голенищева-Кутузова, лично знавшая английскую королеву, благодаря которой семья смогла перебраться в Париж. Здесь Марина встретила Петра Петровича Шереметева. На следующий день после свадьбы молодые уехали в Марокко.

Милостью Божией и по сей день Марина Дмитриевна живет в своей скромной, почти аскетической квартирке в Рабате. В углу висят иконы, украшенные полотенцами, на тумбочке лежит молитвенник на славянском языке.

Большим другом семьи Шереметевых был граф Михаил Львович Толстой. Когда-то отец этого скитальца - писатель Лев Николаевич Толстой, учась в Казанском университете, увлекался экзотическими африканскими странами. А вот сыну довелось обрести вечный покой в одной из них - в Марокко. Он умер в 1944 году и похоронен на христианском кладбище в Рабате, где много русских могил: князья Долгорукие, Трубецкие, граф Владимир Алексеевич Игнатьев, ближайшие родственники освободителя Болгарии генерала Гурко.

Выходцы из России повсюду, в том числе и в Марокко, проявили себя как высококлассные специалисты: геологи, строители, агрономы, врачи, военные. Однажды вновь приехавший сюда русский встретил на улице марширующих солдат, которые пели русскую песню! Оказалось, командовал подразделением бывший царский кадровый офицер - он-то и научил марокканцев нашей строевой песне.

После кончины отца Варсонофия в 1952 году в храме служили разные настоятели. Архимандрит Владимир (Багин? К сожалению, фамилия в письме написана неразборчиво. - Ред.), по воспоминаниям прихожан, был "общительный, жизнерадостный и деятельный человек, долгое время работавший в доме известного французского летчика и писателя Антуана де Сент-Экзюпери". Кстати, сам Экзюпери неоднократно посещал Воскресенский храм, о чем свидетельствуют архивные записи, - ему очень нравилось русское церковное пение. Сменил отца Владимира протоиерей Александр Беликов, до этого - профессор философии в Белграде.

Ныне православный приход в Рабате продолжает жить своей размеренной жизнью. Правда, русских прихожан осталось совсем немного. Но на богослужения приходят и сербы, и болгары, и румыны. Есть даже двое православных ливанцев. Все они обретают утешение и отраду под сенью святого храма, воздвигнутого нашими благочестивыми соотечественниками.

А. М. Коновалов (Симферополь). 2002 год, N 9

Это свое письмо я бы озаглавил "Вопиющий на полуострове". На полуострове Крым.

Суть дела состоит в следующем. С Крымом связаны судьбы множества знаменитых русских людей. Как увековечивается их память? Правильно: где-то поставили памятник, где-то установили мемориальную доску, где-то открыли музей (к примеру, Дом Чехова) или создали именной Фонд (например, Сельвинского). Все это так. Но все это дела чисто местные (в Дом Чехова надо ехать, чтобы его увидеть). Как же затронуто в этом смысле массовое сознание?

Есть очень простой и одновременно эффективный способ: выпуск почтовых открыток и марок. В нормальных государствах этот способ считается даже важнее, чем тиражирование мемориальных изображений на денежных знаках! Ибо, согласитесь, в Америке или в Австралии вряд ли кто держал или будет держать в руках гривны той же самостийной Украины с портретами ее великих деятелей. А вот письма и бандероли разлетаются по всему свету...

Какая же символика "расходится по миру" с помощью валюты государства Украина? А вот какая. С 1994 года почти шесть лет во всех уголках СНГ можно было видеть на украинских почтовых отправлениях марку с трезубцем (как без него!) и изображением Пасечника. По самой Украине "гулял" пахарь и волы. Столь убогие сюжеты неизбежно рождают представление об убогой стране.

Что же Крым? А ничего. Крым не имеет права печатать свои почтовые марки - это монополия Киева. Для Киева же наш полуостров символизируется либо банальной кистью винограда, либо столь же банальным изображением Ласточкиного гнезда - кстати, недавно именно такую марку и выпустили в Киеве.

Что касается немаркированных конвертов и открыток, тут резких запретов как бы и нет и Крыму можно проявить инициативу. Но кто это сделает? Почтовое ведомство Симферополя? Но оно душой и телом принадлежит Киеву: что оттуда присылают - тем в Крыму и торгуют. Киев же, как уже сказано, тиражирует волов и трезубцы, а не изображения, например, Нахимова - защитника Севастополя в Крымской войне 1853-1855 годов. В нынешнем году отмечалось 200-летие со дня рождения великого флотоводца и воина. Однако Украина напрочь забыла о нем и с его изображением не выпустила ничего. Впереди еще одна великая дата: 150-летие обороны Севастополя, где, кстати, и погиб П. С. Нахимов. Учитывая "своеобразие" политики Киева в отношении Крыма, можно со стопроцентной уверенностью сказать, что для Украины это - пустой звук и в память героической обороны также ничего не будет выпущено.

Это Украина. А Крым? Он-то может выпустить к этой и ей подобной датам по крайней мере немаркированные конверты и открытки. А также разработать эскизы почтовых марок, конвертов, открыток. Что касается последних, этим уже занялась группа историков-краеведов и филателистов - в частности, был изготовлен эскиз почтовой стандартной открытки (без марки), посвященной П. С. Нахимову. Историю хождения по мукам в попытках осуществить этот проект я излагал в нескольких СМИ Крыма. При обилии чиновников от искусства, при обилии "русских общин" и всяческих "русских фондов" выпустить памятную открытку, посвященную 200-летию со дня рождения П. С. Нахимова, так и не удалось! (...)

Между тем в Крыму не купишь и марки, выпущенной к памятным датам в России. Ими попросту не торгуют у нас. В этом смысле мы в Крыму живем, как за железным занавесом. И вот мой "глас вопиющего на полуострове": россияне! Кто из вас услышит меня и вышлет на мою фамилию в Симферополь (Главпочтамт, до востребования) хотя бы пару экземпляров марки, посвященной П. С. Нахимову? У вас-то она выпущена...

Б. С. Русаков (Москва). 2003 год, N 7

Фронтовики шли к Победе разными дорогами. Я, например, прополз, прошагал по донским и сталинградским степям, по голым сопкам Заполярья и Норвегии, брал малые и большие города, штурмовал Будапешт и Вену. День Победы встретил на госпитальной койке в пригороде столицы Австрии.

13 апреля 1945 года по приказу командира 411-го гвардейского артиллерийского полка я поддерживал огнем своей батареи стрелковую роту, штурмовавшую Венские ворота. Рота не могла подняться в атаку - лежала на подступах. Вражеские пулеметы, минометы и снайперы не давали не только встать, но и голову от земли оторвать. Ротный сказал: "Артиллерист! Помоги! Близок конец войне. Жаль мне этих жизней!" На батарею пошла команда: "Угломер... уровень... прицел... залпом - огонь!" Рота встала, устремилась вперед! Но что за шутки? Из-за дома появился человек в черном, увешанный оружием. Ротный ухмыльнулся: "Это батюшка, вон из той церквушки". Глядь - точно, священник! Подошел, сел, отдышался, принял ломоть хлеба. Лопочет что-то не по-нашему.

Ранило меня в том бою осколком в левое бедро и пулей снайпера - в левое плечо. Очнулся на госпитальной койке. Лежу. Вдруг засуетилась медицина, забегали белые халаты. Пронесся слух: начальство приехало. В палату вошел командир корпуса, а за ним свита. Подходит к моей койке. Встал я кое-как, доложил по всей форме. "Знаю, знаю, видал твои дела, молодец", - говорит. Орден Отечественной войны I степени прикрепил к госпитальной рубахе. Расцеловал, похлопал по плечу, пожелал выздоровления. Гляжу, а в генеральской свите тот батюшка. Обнял меня, крестным знамением осенил, опять что-то лопочет. С трудом разобрал: "Живи много! Буду молиться за тебя!" Генерал проследовал дальше, за ним - свита, за свитой - батюшка... (...) Тогда в госпитале меня подлечили, еще служил, стал ракетчиком, ветераном космоса. Мне 81 год, женат, живем с супругой уже 56 лет, знакомы со школьной скамьи. Инвалид 1-й группы - сказался тот венский бой.

В. Г. Емельянова (Москва). 2005 год, N 2

С 1998 года подписываюсь на "Московский журнал". Некоторые публикации вызывают личные воспоминания - ими я и хочу здесь поделиться.

Накануне войны я отдыхала в окрестностях Истры: деревянный двухэтажный дом, стоящий на возвышении, лужайка перед ним, обсаженная кустарником, еловая аллея по берегу реки, незабудки у ручья...

Прошло много лет, но места эти не уходили из памяти. Напротив, интерес к ним усиливался. Со временем захотелось узнать историю этой усадьбы, выяснить, сохранилась ли она, ведь осенью сорок первого года там шли тяжелые бои. И вот на свои вопросы я нашла ответы в статье Л. И. Савельевой "Усадебная одиссея" А. П. Чехова" ("Московский журнал", N 4, 2004). Оказалось, что местом моего отдыха в детстве было имение видного политического деятеля В. А. Маклакова. Это имение намеревался купить А. П. Чехов...

Я окончила 57-ю женскую школу города Москвы - бывшее реальное, а затем коммерческое училище, о жизни и деятельности основателя которого, Карле Карловиче Мазинге, известном математике и педагоге, написала его правнучка Е. В. Умнякова ("Московский журнал", N 6, 2001). 57-я школа - одна из старейших в столице. Ее педагоги были носителями лучших традиций русского классического образования. Учащимся давались прочные знания по русскому языку, литературе, математике. Школа заботилась о нашем эстетическом воспитании. Параллельно с изучением литературы мы в течение трех лет (8-10 классы) каждую неделю бесплатно посещали Третьяковскую галерею, где проводились занятия по истории русской живописи. Школа была просторной, красивой, с натертыми до блеска паркетными полами. После капитального ремонта ее интерьеры изменились. О прошлом напоминает лишь огромное зеркало в вестибюле...

С особым вниманием и интересом прочитала воспоминания Марии Васильевны Зубовой о своем отце Василии Павловиче Зубове и деде Павле Васильевиче Зубове ("Московский журнал", N 7, 2000; N 4, 2002). С братом Марии Васильевны Павлом Васильевичем Зубовым я училась на юридическом факультете и работала в издательстве "Юридическая литература". По пути на работу и домой я проходила мимо старинного дома Зубовых на Алексеевской улице. Павел Васильевич в издательствах "Юридическая литература" и "Высшая школа" редактировал и готовил к печати книги, монографии, научные труды, справочники. Особо следует выделить учебную литературу. В "Высшей школе" Павел Васильевич занимался учебниками по основам права для средних и высших учебных заведений, по которым обучалось не одно поколение специалистов.

Впрочем, в кратком письме всего не расскажешь...