Языкознание 

Михаил Николаевич Петерсон

Он принадлежал к тому поколению отечественных лингвистов, чьи научные взгляды сформировались еще до революции, а расцвет педагогической и ученой деятельности пришелся на первые десятилетия советского периода - время ожесточенной идеологической борьбы во всех сферах, в том числе и в языкознании.

Его мать состояла в родстве с семьей Огаревых1. Отец, Николай Павлович Петерсон (1844-1919), был известным публицистом и философом. Он знал Л. Н. Толстого, по приглашению которого работал учителем в народных школах (что, впрочем, не мешало ему критиковать толстовство), публиковал статьи и заметки по вопросам просвещения, местного самоуправления, национальной политики, истории и краеведению, выступал "за создание школ при храмах, что позволило бы максимально христианизировать обучение"2, пропагандировал идеи Н. Ф. Федорова, полемизировал с Е. Н. Трубецким, переписывался с Ф. М. Достоевским и П. А. Флоренским, развивал "представление об истории как о богочеловеческой "работе спасения", о неразрывности личного духовного подвига и общественного дела"3. Характерен и такой факт: в 1918 году Н. П. Петерсон направил патриарху Тихону и собору Русской Православной Церкви письмо с просьбой рассмотреть составленную им заметку "Что такое православие?": "Если Собор согласится с определением православия, которое делается в заметке, этим будет положено начало проникновению христианства в жизнь (...) когда жить и быть христианином будет значить одно"4. Некоторое время он работал секретарем съезда мировых судей в городке Керенске (позднее переименован в Вадинск) Пензенской губернии, где в 1885 году родился его сын - будущий ученый.

В 1905 году Михаил Петерсон окончил гимназию в городе Верном Семиреченской области (ныне Алма-Ата) и в 1909-м поступил на историко-филологический факультет Московского университета по отделению сравнительного языковедения и санскрита. Учился он у одного из корифеев отечественной лингвистики академика Императорской Академии наук Ф. Ф. Фортунатова и впоследствии всю свою научную деятельность соотносил с его идеями, развивая заложенные Фортунатовым традиции Московской лингвистической школы. Большое влияние на М. Н. Петерсона оказал и другой крупный лингвист - профессор В. К. Поржезинский, известный специалист по индоевропейскому языкознанию, занявший после ухода Ф. Ф. Фортунатова его кафедру в университете.

В годы учебы и позднее М. Н. Петерсон занимался древностями: санскритом, латинским, древнегреческим, а также живыми индоевропейскими языками, владея в числе прочих польским, чешским, сербским, болгарским, литовским. После окончания университета (1916) его оставили работать приват-доцентом, в 1919 году присвоили звание профессора. Читал он такие курсы, как "Сравнительный синтаксис индоевропейских языков" (1916-1917), "Литовский язык" (1917-1918), "Санскрит" (1918-1919), "Семасиология" (1919-1920), "Синтаксис русского языка" (1920-1921). "Воспитанный в духе взглядов Московской лингвистической школы, Петерсон центр тяжести исследований перенес на социологическую сторону исследования языка, сделав целевую установку на решение практических задач языкового и культурного строительства в стране. Вся научно-педагогическая деятельность Петерсона была связана с Московском университетом"5.

В круг его научных интересов входили и сравнительно-исторические исследования, общее языкознание, древние и новые языки, синтаксис, семантика, проблемы современной филологии (особенно социолингвистика), язык писателей и многое другое6.

В первые годы советской власти началась коренная ломка системы профессионального и университетского образования в стране. Известный славист С. Б. Бернштейн, поступивший в Московский университет в 1918 году, вспоминал: "Общий культурный уровень основной массы студентов был поразительно низким. Экзамены были отменены, а получить зачет у большинства преподавателей не представляло большого труда. Особенно это относилось к отделению историческому и литературоведческому, где обучалось много "активистов". На этнографическом их было значительно меньше, и это создавало здесь более благоприятную обстановку. (...) Наши "зубры" (Селищев, Петерсон и др.) не боялись "активистов" и требовали на зачетах серьезных знаний. Основная [их] масса науками не занималась. Все свое время "активисты" тратили на бесконечные заседания, митинги, проработки преподавателей и профессоров, выявление классовых врагов и незаконно поступивших в университет детей интеллигенции. Учиться было некогда, да не было и большого желания. "Активисты" держали себя подлинными хозяевами университета"7.

Но и тогда М. Н. Петерсон - дореволюционный ученый классической школы - работал, только больше "в стол". Многие его интереснейшие разыскания и наблюдения так и остались в проектах, заметках, неопубликованных статьях. Так, в петерсоновских бумагах 1937-1938 годов мы обнаружили рукопись "Опыта построения русской лексикологии"8, где он, в частности, утверждает: "Обычное построение лексикологических работ - изучение "-измов" в русском языке: старославянизмов, варваризмов, диалектизмов и т. п. (...) Надо изучать все, а не только редкости, хотя нельзя упускать из вида и редкостей", - и намечает два способа построения русской лексикологии:

"1. Идти от отдельных категорий слов и исследовать, как они употреблялись в речи и почему.
2. Идти от изучения словаря данного произведения и исследовать, какие в нем слова употребляются и почему".

А вот фрагмент статьи "К вопросу об изучении лексики" (1937): "Если рассмотреть, как представлена лексика в наиболее популярных из работ по русскому языку, (...) то нельзя не заметить, что установилось единообразие лексических категорий, изучаемых в главах, посвященных лексике (имеются в виду старославянизмы, иностранные заимствования, диалектизмы. - О. Н.). (...) Поражает в этих работах то, что исконно русским элементам в них не уделяется никакого внимания"9.

В свое время М. Н. Петерсона прочно "приписали" к так называемому ультраформальному направлению в языкознании и потом долго попрекали этим10. Однако архивные документы позволяют взглянуть на дело совсем по-другому. Среди них мы находим и такие материалы, как работа "О направлениях в языковедении" (1916-1918), тезисы курса лекций "История русского языка" (1920), "Приемы фиксации наблюдений" (1937), где рассказывается, о чем и как следует беседовать с детьми в их первый школьный день11, статьи "Язык и раса" (1942), "Изучение говоров русского языка" (1945), "Влияние русской лингвистики на зарубежную" (1947), "Происхождение слов "муж" и "жена" (1949), "Лингвистические требования к переводу" (1951), "Методика научной работы по языку" (1953), тезисы докладов "Совещание по методологии этногенетических исследований" (1951) и "К вопросу о внутренних законах развития языка" (1952), отзывы о книгах, методические очерки12. Несомненную ценность имеют работы по изучению языка художественной литературы, например, "О языке Суворова" (1943). Стратегию лингвиста, ведущего свои исследования в этом направлении, Петерсон определил так: "Изучать надо не редкие слова, а наиболее употребительные, массовые, т. к. только массовое может характеризовать лексику произведения" ("Методика анализа языка художественного произведения", 1952)13.

В записях М. Н. Петерсона есть и весьма колоритные лингвистические этюды по "нехарактерной" для него проблематике - этимологии. Сохранились тезисы 1947-1952 годов, звучащие актуально и сейчас: "При этимологических исследованиях все время приходится иметь дело с изучением развития значения слов. Это делает необходимым пересмотр основных положений семантики. В этой области до сих пор царит грубый эмпиризм, хотя уже есть все основания для создания теории развития значения слов (выделено мной. - О. Н.). Это - одна из первоочередных задач, стоящих перед языковедами"14. Во многом подобный взгляд получил реализацию в трудах В. В. Виноградова, П. Я. Черныха, Н. М. Шанского, Д. Н. Шмелева и других. В тезисах примечательно то, что этимология связывается с "теорией развития значения слов" - тем самым утверждается необходимость системного анализа лексического фонда. К числу работ данного цикла относится и большая статья "Иноземные заимствования" (без даты).

Как уже сказано, не все написанное М. Н. Петерсоном в 1910-1950-х годах, увидело свет. К началу 1930-х под запретом оказались труды по истории русского языка, сравнительному языкознанию и индоевропеистике. В период научного "безвременья" (начало 1920-х годов) он смог издать лишь некоторые исследования, в частности, "Общее языкознание" - с критическим обзором работ Ф. де Соссюра, Э. Отто, А. А. Потебни15 и "Проблемы индоевропейского языкознания за 10 лет" (1929). Ему удалось также дважды побывать за границей и ознакомиться с достижениями европейской лингвистики: в 1925 году - во Франции, в Сорбонне, в 1931-м - в Женеве. В отчете о последней командировке Петерсон сделал следующее сообщение: "26/VIII (1931 года. - О. Н.) члены конгресса совершили поездку в замок Chatean de Vufflens, где были приняты женой покойного де Saussure'а и его сыновьями"16.

Но даже составленные им в то противоречивое время "нейтральные" задания по введению в языкознание для заочников педагогического факультета 2-го МГУ (1928-1929) демонстрируют четкость лингвистической ориентации автора - сравнительно-историческое языкознание, приверженность традициям Московской лингвистической школы, отсутствие поверхностного социологизаторства. Здесь вводился очень широкий перечень обязательных знаний из области теории и истории лингвистики с ориентировкой прежде всего на изучение истории предмета. Петерсон использует опыт В. фон Гумбольдта, А. Мейе (с которым лично познакомился во время заграничной поездки), Ф. де Соссюра, ссылается на их труды, излагает основные идеи этих выдающихся ученых, что было тогда весьма рискованным делом. "Прежде всего язык - деятельность (здесь и далее все курсивы в цитатах авторские. - О. Н.). Это установил В. фон Гумбольдт в своем знаменитом изречении: "язык не орудие (...) а деятельность. (...) Так в начале XIX века появилось новое понимание языка"17. И далее: "Язык - социальное явление. (...) Если, например, побывавший на заработках в городе крестьянин, вернувшись в деревню, заговорит по-городски, его свои односельчане засмеют. На таком же противодействии возникли те многочисленные "дразнилки", в которых крестьяне так метко подмечают особенности говора своих соседей по губернии. Так, про рязанцев, например, говорят: "У нас в Рязани грибы с глазами, их ядять, ани глядять", отмечая яканье, сильно бросающееся в глаза в этом говоре"18.

Каждое из этих заданий (было выпущено более десяти брошюр) освещало какой-либо один аспект лингвистической науки, но далеко выходило за рамки "вводного" курса: здесь и элементы теории и истории языка, лингвистические учения, философия и социолингвистика, семиотика (последний термин, правда, не употреблялся), даже психология: "Случилось что-то забавное, - вы рассмеялись; или: вы упали, ушиблись и крикнули от боли. Эти звуки вырвались у вас невольно, они - непроизвольное выражение ваших чувств; это - не знаки языка, а междометия, так как в них недостает волевого элемента. Правда, многие такие звуки стали уже традиционными, напр., ах! ой! увы! И произносятся произвольно; в таком случае это - лингвистические знаки; их принято называть словами - междометиями"19.

В других заданиях делаются экскурсы в такие "дебри лингвистики", как "восстановление культуры по данным языка", "восстановление праязыка", говорится о родстве языков и приводится их классификация20. Наконец, задания N 13 и 14, выпущенные в 1929 году, открываются главой "Сравнительный метод и главнейшие результаты его применения".

В курсах М. Н. Петерсона по введению в языкознание непременно присутствуют две черты, позволяющие студенту "почувствовать" язык, отнестись к нему как к творению: глубина, основательность историко-теоретических сведений, их, по сути, энциклопедическая направленность и в то же время доступность, внятность изложения, особая авторская логика. Вот как, например, объясняются различия между языком и наречием: "Наречия, на которые распадается язык: 1) не препятствуют общению между говорящими на разных наречиях: говоря каждый на своем наречии, они понимают друг друга, 2) могут переживать общие изменения, общие новообразования. Как только этих двух признаков нет, наречия становятся самостоятельными языками. Между тем и другим положением могут быть переходные стадии"21.
Даже если М. Н. Петерсон готовил стандартное пособие - скажем, учебник "Русский язык" для преподавателей вузов, где присутствуют традиционные разделы: фонетика, морфология и так далее, он и в этом случае находил свою "изюминку", придававшую стандартному курсу неповторимые авторские черты. Так, в упомянутую книгу, в ее часть, посвященную синтаксису современного русского языка, был введен раздел "История развития синтаксиса", освещавший основные этапы формирования синтаксических традиций с древнейших времен до XIX века, а в конце мы находим интересный обзор наиболее ценных пособий по грамматике, преподнесенный в форме небольших рецензий. Вот, к примеру, полемическое высказывание в адрес книги по грамматике А. М. Пешковского "Наш язык": "Наиболее спорна (...) первая часть первого выпуска. Здесь автор делает попытку во что бы то ни стало к каждому знаку препинания прикрепить интонацию или несколько интонаций. Я думаю, что такая попытка вообще обречена на неудачу: в сложившейся исторически пунктуации нашей перекрещивается несколько принципов. Целесообразнее вскрыть, по возможности, все эти принципы, чем дать предпочтение одному"22.

Мы не случайно обратили столь пристальное внимание именно на "Введение в языкознание" и цикл работ М. Н. Петерсона по русистике - сегодня они едва ли знакомы читателю и являются библиографической редкостью. Основной лингвистический курс, по мнению ученого, призван давать не только базовые знания, но систему знаний, которую невозможно "материализовать" без понимания исторического развития языка, его индивидуально-народного "лица", без осознания, наконец, того, что язык - не "орудие", но символ (вспомним Ф. И. Буслаева).
Подобный "уклон" в сторону исторического освещения языковых явлений и их социальной изменчивости, вступивший в противоречие с набиравшей силу "яфетической теорией" Н. Я. Марра, привел к тому, что уже в конце 1920-х - начале 1930-х годов М. Н. Петерсона наряду с другими прочно записали в "отступники". В 1932 году вышла небезызвестная книга "Против буржуазной контрабанды в языкознании", где эти "отступники" подверглись жестоким и несправедливым нападкам: "Только недостаточной партийной бдительностью, только проявлением "гнилого либерализма" можно объяснить беспрепятственное протаскивание открытой буржуазной клеветы на пролетарскую революцию, протаскивание троцкистских установок в лингвистической литературе и явно антимарксистские выступления (Поливанов, Щерба, Винокур, Волошинов, Петерсон, Ушаков и мн. др.)"23.

Однако во всей этой околонаучной чехарде М. Н. Петерсон продолжал, насколько позволяла обстановка, делать свое дело. В 1919 году он предпринимает поездку в Егорьевский район для изучения местных говоров, в 1938-м с той же целью - в Ташкент. Будучи членом Диалектологической комиссии Академии наук, Петерсон в 1920-х годах прочитал несколько дискуссионных докладов, в том числе "О книге Готьо (Gauthiot) "La fin mot en indoeuropeen", "О книге Пешковского "Русский синтаксис в научном освещении", "Об одном из условных языков", "Проф. Н. Н. Соколов как исследователь литовских говоров"24.

В начале тех же 1920-х годов ученый председательствовал в Лингвистической секции Института языка и литературы, где не раз звучали его выступления по актуальным проблемам общего и русского языкознания ("Семасиологические этюды (Вундт и Развадовский)", "Синтаксис Лермонтова, очерк первый (словосочетания типа птица летит)", "Язык как социальное явление", "Синтаксические взгляды Карла Бюлера..." и другие25.

1920-1940-е годы были отмечены немалыми потрясениями: закрытие филологического факультета Московского университета и реформа гуманитарного образования в целом разрушили систему классического обучения (древние языки, славянские культуры, индоевропеистика стали "опасными" науками). М. Н. Петерсон преподавал на литературном факультете МГПИ имени К. Либкнехта, занимая должность заведующего кафедрой русского языка, одновременно работал (о чем уже говорилось выше) и в знаменитом МИФЛИ - Московском институте философии, литературы и истории - на кафедре славяно-русского языкознания, возглавляемой Д. Н. Ушаковым, где собрался практически весь цвет отечественной филологической науки того времени, в том числе и репрессированные ученые (А. М. Селищев и другие)26.

14 августа 1942 года на научном заседании Института языка и письменности АН СССР профессор М. Н. Петерсон сделал доклад "О классификации значений слов"27. Присутствовали среди прочих Б. В. Томашевский и С. И. Ожегов, председательствовал В. А. Петросян, секретарем был С. С. Высотский. В прениях выступали Н. Ф. Яковлев, Г. О. Винокур, А. А. Реформатский, К. А. Ганшина, М. В. Сергиевский.
Будучи в Париже, Петерсон познакомился с Борисом Унбегауном - "ученым с нерусской фамилией, но с русским самосознанием, русским сердцем и с русской нелегкой судьбой"28, впоследствии знаменитым славистом, профессором Оксфордского, Нью-Йоркского и других университетов. Сохранились свидетельства их общения - письма 1946 года29.

С 1948 года М. Н. Петерсон, продолжавший работать в МГУ, - старший научный сотрудник Института русского языка АН СССР. И вновь после недолгой "оттепели" военных и послевоенных лет как последовательный антимаррист он подвергся хорошо уже знакомым обвинениям. "В Институте не сдались только трое: П. С. Кузнецов, М. Н. Петерсон и В. Н. Сидоров. Им объявили выговор на Ученом совете. Их друг публично с кафедры призывал их признаться в заблуждениях, говорил, что самое большое мужество именно в этом - в признании своих ошибок. Они уже думали, что наступит конец их научной карьере, но через два месяца - дискуссия"30.

В МГУ 14 октября 1948 года "на Ученом совете (филологического факультета. -О. Н.) стоял доклад Чемоданова (тогдашнего декана. - О. Н.) о двух направлениях в лингвистике в связи с дискуссией у биологов (sic! - О. Н.). Так Петерсон снова попал в ряды антимарксистов и идеалистов"31.

Недавно стал известен еще один показательный для биографии Михаила Николаевича факт: в числе других коллег он подписал письмо Сталину от 4 июня 1947 года с просьбой оставить в Москве незадолго перед тем (1944) открывшийся Институт русского языка АН СССР32.
Тем не менее, на склоне лет М. Н. Петерсон успел написать и издать пособия и книги, имеющие хождение и сейчас: "Лекции по современному русскому литературному языку" (М., 1941), "Современный французский язык" (в соавторстве с К. А. Ганшиной; М., 1947), "Очерк литовского языка" (М., 1955), "Система русского правописания" (М., 1955). Данью памяти учителю стали подготовленные Петерсоном к печати "Избранные труды" академика Ф. Ф. Фортунатова (т. 1-2. М., 1955-1956).

За долгие годы работы в Московском университете и в Академии наук М. Н. Петерсон воспитал плеяду талантливых последователей, имена которых ныне известны далеко за пределами России: Р. И. Аванесов, П. С. Кузнецов, В. Н. Топоров, В. А. Кочергина... На одной из лекций он произнес слова, многими воспринятые как завещание молодым собратьям по ремеслу: "Нельзя быть равнодушным при выборе профессии или руководствоваться расчетом. Надо выбрать для себя дело, которое бы вы действительно любили. Тогда, работая, вы будете считать часы"33.
Во время Великой Отечественной войны он потерял без вести пропавшим на полях сражений единственного сына и потом долго и безутешно его искал...

Михаил Николаевич Петерсон ушел из жизни 22 ноября 1962 года. Будучи на пенсии, он все реже выходил на улицу, но любил предаваться чтению, до конца сохранив лингвистическое чутье и отличную память. Его изредка навещали ученики, а из коллег-сверстников к тому времени уже почти никого не осталось. В своем дневнике он в 1957 году записал сочиненное им двустишие:
Вы за лучшим не гонитесь, -
Тем, что есть, - вы насладитесь34.

1См. родословную семьи Огаревых - предков М. Н. Петерсона по материнской линии (архив РАН. Ф. 696, оп. 1, ед. хр. 224).
2Гачева А. Г. Петерсон Николай Павлович // Русские писатели. 1800-1917. Биографический словарь. Т. 4. М., 1999. С. 569.
3Там же.
4Там же.
5Юдакин А. П. Славянская энциклопедия: теоретическое, прикладное и славянское языкознание. Кн. 2. М., 2005. С. 627. Стоит заметить, что, по архивным данным, М. Н. Петерсон работал и в МИФЛИ (конец 1930-х гг.), а также в ряде научных институтов Москвы.
6Подробнее см.: Кочергина В. А. Профессор М. Н. Петерсон. М., 1996; Она же. Михаил Николаевич Петерсон // Отечественные лингвисты. XX в. Т. 2. М., 2003. С. 56-68.
7Бернштейн С. Б. Зигзаги памяти. Воспоминания. Дневниковые записи. М., 2002. С. 88.
8Архив РАН. Ф. 696, оп. 1, д. 37, л. 1, 3.
9Там же. Д. 40, л. 1-2.
10Мы имеем в виду книгу М. Н. Петерсона "Очерк синтаксиса русского языка" (М.-Пг., 1923), вызвавшую оживленную полемику - как научную, так и идеологическую. Но не только. Нам встретилось любопытное замечание Н. Н. Дурново в письме к автору "Очерка..." от 4 января 1926 г.: "Карцевский во всех статьях бранит формалистов, а когда переходит от общих фраз к делу, проделывает очень хорошую работу, нисколько не идущую вразрез с формальным направлением" (архив РАН. Ф. 696, оп. 1, д. 198, л. 1).
11Там же. Д. 41.
12Там же. Д. 97, л. 1-2, 4, 7.
13Там же. Д. 93, л. 9.
14Там же. Д. 64, л. 6.
15Петерсон М. Н. Общая лингвистика // Печать и революция. Кн. 6. М., 1923. С. 26-32.
16Архив РАН. Ф. 696, оп. 1, д. 160, л. 2.
17Петерсон М. Н. Введение в языкознание. Задания N 1 и 2 (бюро заочного обучения при педфаке 2 МГУ. Отделение русского языка и литературы. Первый год обучения). М., 1928. С. 3.
18Там же.
19Там же. С. 7.
20Задания N 5 и 6. С. 7.
21Там же. С. 6.
22Петерсон М. Н. Русский язык. Пособие для преподавателя. М.-Л., 1925. С. 118.
23Против буржуазной контрабанды в языкознании. Сборник бригады Института языка и мышления Академии наук СССР. Л., 1932. С. 9. Подробнее об этих событиях см.: Алпатов В. М. История одного мифа: Марр и марризм. Изд. 2-е, доп. М., 2004.
24Ушаков Д. Н., Голанов И. Г. Краткий очерк деятельности постоянной Комиссии по диалектологии русского языка за 12 лет (январь 1914 - январь 1926 г.) // Ушаков Д. Н. Русский язык. Учебное пособие для студентов педагогических университетов и институтов по специальности "Русский язык и литература". М., 1995. С. 274.
25Ушаков Д. Н. Краткий очерк деятельности Лингвистической секции научно-исследовательского института языка и литературы // Ушаков Д. Н. Русский язык... С. 280-282.
26Сохранилась, в частности переписка А. М. Селищева с М. Н. Петерсоном (см. в кн. Отцы и дети Московской лингвистической школы. Памяти Владимира Николаевича Сидорова. Подг. текста и примеч. О. В. Никитина. М., 2004. С. 328-329).
27Архив РАН. Ф. 677, оп. 6, ед. хр. 190, л. 17. Фрагменты доклада опубликованы: Петерсон. М. Н. О классификации значений слов (тезисы к докладу). Вступление, подготовка текста О. В. Никитина // Отцы и дети Московской лингвистической школы... С. 335-336.
28Б. Унбегаун родился в России, в годы гражданской войны уехал в Европу. Приведенная характеристика принадлежит Н. И. Толстому (см.: Унбегаун Б. О. Русские фамилии. Пер. с англ. Изд. 2-е, испр. М., 1995. С. 434).
29См.: Никитин О. В. "...Взыскуя лингвистического хлеба" (письма Б. О. Унбегауна русским ученым 1940-1970-х гг.) // Русистика сегодня. 1999. N 3/4. С. 98-100.
30Борунова С. Н. Еще о Владимире Николаевиче Сидорове // Отцы и дети Московской лингвистической школы... Здесь имеется в виду лингвистическая дискуссия 1950 г. на страницах газеты "Правда", завершенная статьей Сталина "Относительно марксизма в языкознании" и положившая конец марризму.
31Бернштейн С. Б. Указ соч. С. 127. "Идеалистами" называли представителей индоевропейского направления в лингвистике.
32См.: Словарь и культура русской речи. К 100-летию со дня рождения С. И. Ожегова. М., 2001. С. 466-468.
33Качалкин А. Н. О Вере Александровне Кочергиной // Сравнительно-историческое и общее языкознание. Сборник статей в честь 80-летия В. А. Кочергиной. М., 2004. С. 13.
34Архив РАН. Ф. 696, оп. 1, д. 149, л. 38.