Вставай, страна огромная! 

Из фронтовых воспоминаний (1942-1945)

Автор этих воспоминаний - известный художник-иллюстратор, гвардии капитан запаса Андрей Владимирович Николаев.
Он родился в Москве в 1922 году. Вскоре после школы попал в Велико-Устюгское пехотное училище, откуда в декабре 1942 года был выпущен лейтенантом. Воевал на Волховском фронте в должности командира минометного взвода, а затем, окончив курсы усовершенствования офицерского состава при Ленинградской военной академии, в должности начальника разведки 534-го минометного Выборгского полка прославленной 106-й гвардейской военно-воздушной дивизии с боями дошел до Австрии, где и встретил Победу. Трижды ранен. Награжден орденами Отечественной войны обеих степеней, Красной Звезды, медалями «За взятие Вены», «За победу над Германией» и другими.
После демобилизации (1946) окончил два курса училища Памяти 1905 года и - с отличием - Всесоюзный институт кинематографии по кафедре художественного оформления фильма (1953). Как книжный иллюстратор сотрудничал с издательствами «Гослитиздат», «Детгиз», «Советский писатель», «Молодая гвардия», «Московский рабочий», журналами «Юность», «Смена», «Работница», «Пограничник». За тридцать лет работы проиллюстрировал около двухсот литературных произведений. Среди них «Пиковая дама» А. С. Пушкина, «Князь Серебряный» А. К. Толстого, «Мирович» и «Сожженная Москва»
Г. П. Данилевского, «Приваловские миллионы» Д. Н. Мамина-Сибиряка, «Рославлев» и «Юрий Милославский» М. Н. Загоскина, «На дне», «Мещане», «Егор Булычов и другие» А. М. Горького, «Радости жизни» Э. Золя, проза крупнейших советских авторов. Около двадцати лет художник посвятил иллюстрированию романа Л. Н. Толстого «Война и мир» (М., 1970, 1983; набор цветных открыток - М., 1974-1977, 1981). В последние годы создал ряд монументальных портретов русских исторических, военных и духовных деятелей (см. обложку и цветную вкладку этого номера). Живет в Москве.
Текст публикуется с незначительными сокращениями. В качестве иллюстраций использованы живописные работы, а также рисунки А. В. Николаева к книге его боевого товарища и командира, гвардии подполковника запаса Федора Елисеевича Шаблия «От Пскова до Праги» (СПб., 1989).

«А зори здесь тихие...»

Поздняя осень 1942 года. Нас срочно переводят из Великого Устюга в Каргополь. Размещаемся в деревянном здании базовой школы. Спим прямо на полу вповалку. Льет дождь, под ногами непролазная грязь. У дверей походная кухня готовит нам харч два раза в семь дней.

В ночь на 24 октября нашу выпускную роту Пятого учебного артиллерийско-минометного дивизиона подняли по тревоге. Выдают боевые патроны, гранаты. Лейтенант Нецветаев - он назначен командиром оперативно-боевого отряда - объявляет приказ по училищу. Немецкая разведка предприняла операцию по высадке десантно-диверсионной группы с целью блокировки железной дороги Москва-Архангельск. Первая группа высадилась 31 августа 1942 года. Наша задача: выставить вооруженные заслоны на важных узлах дорог Ленинград-Каргополь, Пудож-Каргополь и вести активную борьбу с десантом противника. Перехвачена радиограмма, согласно которой на подкрепление уже действующей диверсионной группе немцев высылается гидросамолет с дополнительными боеприпасами и продуктами питания. Часть оперативного отряда поступает в распоряжение начальника боевого охранения для оцепления всей прилегающей территории.

Маленький замызганный буксир всю ночь тащил старую баржу вдоль восточного берега озера Лача. Наша батарея состояла из двух орудий - «музейной» трех-дюймовой полковушки на деревянном ходу и сорокапятки, где-то уже покалеченной: иными учебными пособиями по боевой технике в те годы училище не располагало. В мутном и сыром предрассветном тумане наконец-то стали обозначаться силуэты строений погоста Никольское. Бросили якорь и по шатким деревянным сходням начали снимать на берег 76-миллиметровое орудие. Только «старушка» стала на твердую почву, как в воздухе послышался рокот приближающегося самолета. Последовала команда: «Орудия к бою». Ворочая пушку за колеса и за хобот, мы пристально всматривались в небо. Вскоре гидросамолет приводнился. Сорокапятка, остававшаяся на барже, оказалась в более выгодном положении. Нецветаев скомандовал: «Заряжай!» Снаряд загнали в ствол, но...

Затвор заклинило! - кричит заряжающий Вася Жидков.

К этому моменту полковушка была уже готова к бою. Секунда - и первый снаряд со свистом полетел в сторону гидросамолета. Азарт на пределе, сердце стучит в висках, дыхание перехватывает. Снаряды рвутся вблизи цели, вздымая фонтаны воды. С баржи бьют из пулеметов...

Самолет все-таки поднялся, но, качнувшись в воздухе, рухнул в озеро. Семеро диверсантов попали в плен. В воде плавали тюки с оружием, боеприпасами, продовольствием. Бойцы истребительного батальона МВД на лодках вылавливали трофеи - это было уже их дело.

Параллельно с нами действовало до роты курсантов под командованием старшего лейтенанта Рогожина - опять же совместно с отрядом истребительного батальона МВД. К тому моменту, когда мы подходили к погосту Никольское, они уже оттесняли немцев от населенного пункта Рябово к деревне Кузьмины Горы, где вспыхнул короткий, но достаточно активный бой. Видимо, рассчитывая на помощь гидросамолета, диверсионная группа устремилась к озеру Лача.

Утро было сырым и туманным, - рассказывал позже курсант Сережа Голиков, - я запомню его на всю жизнь... Мы преследовали их по пятам. Под ногами болото. В головном дозоре трое. Как только вышли на поляну у речки Кинеша, из кустов на противоположной стороне - шквал автоматного огня. Толика Морозова срезало наповал, Серебрякова ранило. Еще ранен был командир взвода истребителей, фамилии не знаю...

Так состоялось наше боевое крещение. Через несколько дней хоронили семнадцатилетнего Анатолия Морозова. Простой дощатый гроб, окрашенный красным анилином, стоял в актовом зале Каргопольского педучилища. Вереницей шли прощаться курсанты и жители города. И не было ни одной бабы, которая бы не выла, не плакала горючими слезами, глядя на восковой, совсем еще детский профиль покойного.

Диверсионную группу противника в конце концов обезвредили бойцы МВД. Мы при этом не присутствовали. Но ходили слухи, что когда немцев брали, те сидели спинами друг к другу со скрещенными на груди руками, с оружием, сложенным от них в трех шагах, как бы демонстрируя свое «арийское превосходство». Слышали мы и о том, что диверсанты натолкнулись где-то на подразделение авиационного полка и в перестрелке погибло несколько девушек.

Прошло много лет. И не отзвуком ли этого боя стала повесть Б. Васильева «А зори здесь тихие»? 5 марта 1998 года я получил письмо из Каргополя от участника событий, бывшего курсанта 11-й учебной роты 3-го стрелкового батальона, инвалида Великой Отечественной войны Сергея Федоровича Голикова:

«Девчата погибли. Их похоронили с почестями, поставили памятную тумбу. А безымянной могила стала где-то с 54-55 года. Чтобы восстановить имена захороненных, мне пришлось писать в Подольский архив к ветеранам 909-го авиационного полка. Только через семь лет установили, что это - девушки из БАО (батальона аэродромного обслуживания). Договорился я с комендантом: он дал мне автобус и четырех солдат. Могилу привели в порядок. Поставили новую тумбочку-памятник. И вот, не был я на этой могиле года три... Приходим с товарищем - а могилы нет! Нет и тумбочки-памятника. Надо теперь опять восстанавливать...»

Первый день на передовой. «Смердынский мешок»

29 января 1943 года. Приказом командующего Архангельским военным округом за

N 060 курсантам выпускной роты 5-го минометно-артиллерийского дивизиона Велико-Устюгского пехотного училища присвоено воинское звание «лейтенант». Большинство получает направление на Ленинградский фронт, остальные, в том числе и я, - в 54-ю армию Волховского фронта.

18 февраля. В штабе 311-й дивизии получаем направление в 1069-й стрелковый полк. Нас трое - Капустин, Липатов и я.

Как туда добираться? - справляемся в отделе кадров.

По дороге прямо - она одна. Полем через болото, дальше лесом. Там поляна с ручьем, мост и остатки деревни. И поворот вправо.

Сырая и гнетущая тьма ночи. Бредем по дороге - она, действительно, одна. Идем полем. Чувствуется: дорога насыпная - вокруг непролазные болота. До леса оказалось километров пять. Лес густой, высокий и мрачный. В обе стороны от дороги отходят просеки и тропы. Иногда попадаются указатели: «Хозяйство Цешковского», «Медсанбат-3», «Хозяйство Шевгуна». Кто такие Цешковский и Шевгун и какие у них хозяйства? И где тот поворот вправо?

Навстречу нам - собачьи упряжки. Откуда они взялись, мы так и не поняли. Собаки тянут волокуши - в волокушах раненые. Вожак головной упряжки - матерый черно-пегий кобель - с хриплым лаем пролетает мимо. Позади этого странного каравана бежит девчонка-санитарка в шубе и валенках. Не успели мы спросить дорогу - их и след простыл. Лишь, как эхо, слышится удаляющийся надсадный собачий лай.

Вот и поляна, по которой течет речка Кородынка. Небо высвечивается то зелеными, то красными ракетами. Судя по времени, мы оставили за спиной уже километров пятнадцать. Навстречу нам - пожилой солдат. Руки в карманах. Мы останавливаем его.

Штаб полка? - не вынимая рук из карманов, переспрашивает солдат. - Так прошли. Туточки шагов с полсотни. Часовой окликнет.

И зашагал дальше размашистой походкой. Мы вернулись назад.

Вот, - кричит Капустин, - «хозяйство Репина» на табличке. Может, это и есть то, что нам нужно?

«Хозяйство Репина» действительно оказалось штабом 1069-го стрелкового полка. Мы останавливаемся перед добротной землянкой со стеклышком в оконце. Доложили дежурному.

До утра отдыхайте, - сказал он, забрав наши документы. - Эй, там, - крикнул в темноту, - часовой! Проводи командиров!

Часовой лениво ведет нас по тропе, тычет пальцем в какую-то землянку и возвращается на свой пост.

19 февраля. На улице уже светло. Идет редкий снежок, медленно и нехотя опускаясь на землю. Мимо пробежал офицер в меховом жилете. Мы к нему:

Товарищ, скажите...

Ждите, - бросил на ходу, - вызовут.

Присели под сосной. Через некоторое время из штабной землянки вышел средних лет представительный командир полка - как и все тут, в меховом жилете и ушанке. Мы поднялись с земли.

Здравствуйте, товарищи лейтенанты, - приветствует он нас и представляется: - Майор Репин. Лейтенант Капустин кто?

Я. - Женька выходит вперед.

Так, во второй батальон. Лейтенанты Липатов и Николаев - в первый. Оружие и все что положено получите в службах тыла. Счастливо воевать... - И, пожав нам по очереди руки, скрылся в землянке. Мы стоим молча, соображая, как быть.

Пошли, что ли? - услышали вопрос, исходивший от личности неопределенного звания и положения. На личности ватные штаны, телогрейка, валенки и никаких знаков различия. Мы тронулись за ним по извилистой тропинке, протоптанной в снегу. Вокруг редкий березняк. Через какое-то время наткнулись на странного человека, сидящего под деревом. В черных густых волосах и в глазницах - снег. Нос большой и горбатый. Мундир серо-зеленый, погоны черные с серебряным галуном. Ворот расстегнут, ноги босые. Останавливаемся. Федя Липатов спрашивает:

Кто это?

Язык, - равнодушно отвечает проводник, - позавчера брали. Допросили и в расход, в Могилевскую губернию...

Вот и тылы полка. У коновязей - лошади. Без всякой системы громоздятся какие-то шалашики, палатки, балаганчики. Туда-сюда ходят солдаты, похожие, скорее, на деревенских мужиков, нежели на бойцов регулярной армии. Над землянками плывут струйки дыма, из-под навесов слышится стук молотков, скрежет напильников, смех, матерщина.

Во табор-то, - смеется Женька Капустин.

Тут вот, - говорит провожатый. - Обождать надо.

Ждем. Наконец к нам подошел начальник тыла - так он представился, фамилии не назвал.

Продукты, товарищи командиры, на вас получены, обмундирование посмотрим на месте. В артснабжении получите оружие. А с темнотой - в батальоны.

Какой системы оружие?

Трехлинейки... Их отремонтировали, но вы проверьте, - и указал на штабель винтовок, сложенных, как дрова, на снегу.

Нам положены пистолеты, а не винтовки.

Мало ли кому что положено... Пистолетов нет. Нет даже автоматов. Получим - выдадим. Берите винтовки и гранаты.

Собрались: на ремне подсумок и две «лимонки», за плечами мосинская трехлинейка - как в курсантские времена. За нами пришли в седьмом часу. У какой-то развилки простились с Женей Капустиным...

Быстро темнело. Ночь, зимняя и тоскливая, окутывала мраком окружающий лес. По сердцу искорками пробегал тревожный холодок. Шли долго. Наконец оказались на опушке ничем не примечательной поляны, сплошь занесенной снегом. Проводник остановился.

Поляна эта, - говорит он, - «поляной смерти» зовется. Мы ее дней десять назад брали. Что наших тут уложили - тьма. И теперь еще лежат... На той стороне мы у них отрезали километра два по фронту, да в глубину будет два. Одним словом - «Смердынский мешок»: деревня тут такая - Смердынь... Теперь, значит, так. Поляну эту ОН прошивает из пулемета скрозь. Идти по одному, перебежками. Как ракета - к земле и не дыши. Погаснет - вперед. Ну, пошли, что ли...

Пригибаясь, он побежал стремительно и энергично - мы едва поспевали за ним. Вдруг резкий хлопок, раздавшийся среди мертвой тишины, швырнул нас на землю. Ракета, взметнувшаяся слева, озарила пространство ярким режущим светом. Я замер на снегу. Где-то слева застучал немецкий ручной пулемет, над головой просвистели пули. Правой рукой я нащупал что-то твердое, выпиравшее из мерзлой земли и накрепко спаянное с нею. С ужасом сообразил: сапог или ботинок...

Эй, там, не спи! - слышу сдержанный окрик. - Бегом!

Ракета погасла, и пока нет новой, нужно успеть проскочить. Проскочили. Во рту сухость, язык колом стоит в гортани, ремень винтовки нестерпимо режет плечо... Шатаясь, бредем по тропе, петляя среди каких-то нагромождений и завалов.

Здесь, - говорит провожатый, остановившись у входа в землянку.

Через некоторое время нас зовут внутрь. Землянка, простая и вместительная, освещена лампочкой от аккумулятора. Чугунная печка пышет теплом. Пользуясь приглашением, садимся - стоять нет сил, дрожь в ногах не проходит. За небольшим столом капитан читает наши бумаги. Я вижу в свете лампочки лишь его кудлатую голову и тонкие сильные кисти рук - лицо тонет во мраке.

Сейчас за вами придут, - слышу я наконец. Пытаюсь ответить, ворочаю воспаленным языком, сглатываю слюну - это плохо удается. В дверях кто-то крикнул простуженным голосом: «Где они?» И другой голос, ближе: «Эй, лейтенанты, на выход!»

Выходим. В вырвавшейся наружу на мгновение полосе света замечаю пожилого солдата в драном полушубке. «Пойдем», - говорит он. Вскоре мы останавливаемся у очередной землянки. От стены отделился часовой в плащпалатке. Сопровождавший нас солдат что-то объяснил ему и исчез в темноте. Подняв полог из одеяла над входом, часовой крикнул низким хриплым голосом:

Начальник, тут лейтенантов пригнали!

Пусть спать ложатся, - услышали мы раздраженный голос, - завтра разберемся.

Давай на верхние нары, - сказал часовой и опустил за нами полог. Мы оказались в полном мраке. Но вскоре глаза привыкли к темноте, и я различил красноватый силуэт раскаленной чугунной печки. Нащупал нары из ровного кругляка. Не снимая шинели, карабкаюсь на второй ярус. У стены уже кто-то спит, укрывшись овчинным полушубком. Уткнувшись в вещевой мешок, я тоже мгновенно засыпаю...

Разбудили меня ругань и стоны. Землянка освещена трепещущим пламенем коптилки. По бревенчатым стенам мечутся черные тени. В углу толпятся люди в белых балахонах.

У тебя что, рук нету? - Справа мотай его, справа...

Тут я замечаю, что у одного из них вся голова в крови и на балахоне тоже кровь, - другие его бинтуют.

Все, что ли?

Все! Пошли.

Гаси свет.

Коптилка потухла, стало тихо. Что это было? Может быть, кошмарный сон?

Только заснул - опять кто-то трясет за ногу:

Тут, что ли, новые лейтенанты-то? - слышу я окающую вологодскую речь. - Вровень с нарами возникает голова - добродушное немолодое широкое лицо. - Водочки извольте-дак. - Недоумеваю: почему среди ночи «водочки»? Уж не схожу ли я с ума? Появляется рука с металлическим стаканчиком, в нос шибает запах спиртного. - Пейте-дак, ваша законная. Вы-то у нас уже на довольствии. С приездом-дак.

Старшина, догадываюсь я. Пью. Закусить нечем... А старшина уже наливает Липатову. Человек, спавший на топчане в углу, натягивает гимнастерку. Я различаю на петлицах три кубика - очевидно, командир батареи.

Зовут к завтраку. Молча слезаю с нар и выхожу на воздух. Светает. В серых сумерках хмурого утра, подобно привидениям, движется вереница солдат с термосами и котелками. В полусотне метрах от землянки остановились розвальни, на которых укреплена походная кухня. При кухне какая-то женщина и пожилой солдат, орудующий большим блестящим черпаком. Узнаю: они приезжают на передовую дважды в день - и дважды в день пересекают «поляну смерти».

Вокруг кухни толкотня. Подойдя ближе, среди общего говора улавливаю отдельные фразы:

Чё ноне шум-то был?

Разведка, говорят, ходила.

За языком, слышь, ходили, да сами и влипли.

Двоих потеряли.

А третьему, вишь, скулу разворотило.

У минометчиков перевязывались.

Значит, этой ночью я не бредил, а видел фронтовую явь...

Так начинался день 20 февраля 1943 года - первый день моего пребывания на переднем крае, в «Смердынском мешке».

На псковском направлении

По окончании в январе 1944 года академических курсов в городе Боровичи, где располагалось тогда Главное Управление военных академий Ленинградского фронта, с аттестацией: «может быть использован на должности начальника штаба минометного дивизиона» - я был направлен в 534-й армейский минометный полк.

7 апреля 1944 года. Отшагав километров восемнадцать по размытой весенней дороге, я вышел к развилке у деревни то ли Лухово, то ли Глухово. Здесь уже ощущалась близость передовой.

Вечерело. Погода портилась - становилось пасмурно, задул сырой весенний ветер. Впереди шла девушка-санитарка. Я догнал ее. Роста небольшого, личико кругленькое, носик уточкой, много веснушек, глаза серо-зеленые с миндалевидным разрезом, рыжие косички торчат из-под ушанки. Полушубок, сапоги, шапка, санитарная сумка - все ей было велико.

Вы не знаете, как найти штаб 534-го минометного полка?..

Пойдемте, мне тоже туда... А вы к нам?

Наверное... Тебя как зовут-то?

Марина... а вон и наши! - Девушка указала на березняк, где стояло несколько автомашин, автобус и штабной фургон.

Дверь фургона отворилась, и на землю легко спрыгнул рослый, стройный и красивый парень в суконном обмундировании с погонами капитана. Смотрит на меня спокойно, дружелюбно. Я доложил: лейтенант Николаев, прибыл в полк для прохождения дальнейшей службы.

Первый помощник начальника штаба полка капитан Коваленко, - отрекомендовался он, протягивая руку.

Поднимаемся в фургон. Вдоль стен лавки - они же и сундуки для хранения документов. Посередине стол. Под потолком полковое знамя в чехле. Расстегиваю полевую сумку, достаю папку с личным делом и кладу на стол, за которым сидит начальник штаба майор Гречкин - невысокого роста плотный сангвиник лет тридцати.

Вам надо представиться командиру полка майору Шаблию, - говорит он. - Коваленко, организуй. Желаю успеха.

Коваленко передает меня старшему разведчику сержанту Васильеву:

- Проводит вас на НП полка. Тут километра два.

Закинув автомат за плечи, Васильев идет быстрым и ровным шагом. Он словоохотливый малый и сразу же вводит меня в курс дела. Я узнаю, что полк сформирован под Ленинградом в блокаду в поселке Рыбацкое, что прежде полком командовал майор Тивзадзе, но был ранен и на его место прислали майора Федора Елисеевича Шаблия.

С характером товарищ майор Шаблий, - произносит Васильев с каким-то особым выражением. Сам он невысокого роста, белокурый, кряжистый. Выстрелы слышны все отчетливее - глухие ухающие звуки артиллерии вперемежку с резкой трескотней пулеметов. В сумеречном небе вспыхивают то красные, то зеленые ракеты. - Наши оборону немцев прорвали, - поясняет Васильев, - перерезали железную дорогу Псков-Остров. На той стороне насыпи у них теперь деревня Староселье. Они ее обороняют и в контратаки ходят. На днях прислали каких-то берлинских юнкеров. Ребята молодые, рукава засучены, у всех автоматы МП-40. Обмундирование!.. - Васильев восторженно зажмурился, щелкнул языком. - Люкс! Сапоги хромовые, белье шелковое. Сперва они нас потеснили, потом мы их вышибли. Юнкеров этих битых теперь лежит - страсть, только пехота с них и сапоги, и белье поснимала. А еще у нас на НП две трофейные пушки были. Когда немецкие танки пошли, сам командир полка майор Шаблий да командир дивизиона капитан Солопиченко с тех пушек два танка подбили. Капитана, говорят, к ордену представили за личную отвагу.

Беседуя таким образом, мы достигли железнодорожной насыпи. Всюду наскоро отрытые землянки. Снуют солдаты, связисты с мотками телефонного кабеля. Вот я и на передовой... В отверстии лаза одного из блиндажей различаю опрятную цигейковую шапку и белый воротник новенького полушубка, погоны с майорской звездочкой и артиллерийскими эмблемами. Лица не вижу, но отчетливо слышу волевой, несколько резковатый голос. Я не знаю, с кем говорит майор Шаблий, но меня поражает строгая логика, с которой командир полка излагает свои мысли. Наконец он берет мои документы и, не выходя из блиндажа, читает их.

- Назначаю вам испытательный срок в первом дивизионе. Доложите командиру дивизиона капитану Рудю! Эй, Шафигулин! Проводи товарища лейтенанта в первый дивизион!

Старшина Шафигулин, командир отделения разведки, ведет меня вдоль насыпи. Земля всюду изрыта воронками, траншеями. Из блиндажей слышны отрывистые команды, смех, перебранка.

Ночь я коротал в землянке командира третьей батареи старшего лейтенанта Коровина. Ему за тридцать. Лицо типичного рабочего, грубое и умное. У левого глаза шрам. На голове грязная солдатская шапка, солдатская шинель с мятыми погонами. Землянка НП батареи подрыта под насыпь, а стереотруба выведена между шпалами.

Ловко придумано, - говорю я комбату. - Похвала ему приятна. Он тут же предлагает мне взглянуть на немцев.

Вон они, как на ладони. Темно только.

Прильнув к окулярам, я всматриваюсь в приближенную оптикой смеркающуюся даль. В нейтральной зоне догорает наш танк.

Как это случилось?

Сегодня утром пытались прорваться. Два танка дали. Один подбили прямо на насыпи - он на ту сторону завалился. А другой до нейтралки дополз. Эх... Лейтенант-танкист говорил мне перед боем: «Смотри, комбат, как я гореть буду!» И на тебе - сгорел парень...

8 апреля. Проснулся я от разрывов мин. Кажется, что рвутся они где-то совсем рядом. С потолка сыплется песок, все вокруг вздрагивает и сотрясается. Коровин лежит рядом, с головой укрывшись шинелью.

Налет? - спрашиваю я.

Угу. - Коровин выглядывает из-под шинели. - Профилактика. Скоро кончат.

Налет, действительно, быстро прекратился. Коровин вылез из землянки, отряхнул шинель, кинул ее на куст.

Давай умываться.

И, взяв мыло, полотенце и бритву, направился к солдату, уже стоявшему с ведром воды наготове. Принесли завтрак: 100 граммов водки, суточная норма черного хлеба, овсяная каша. Чокнулись кружками, выпили за встречу.

После завтрака я отправился изучать обстановку, изгибами траншей по щиколотку в липкой глинистой жиже пробираясь на передний край. Нужно выяснить положение дел, наладить отношения с пехотными командирами. Знакомлюсь с командиром 2-го батальона 314-стрелкового полка капитаном Сиделкиным. Тот оказался мужиком разговорчивым, охотно помог сориентироваться по карте и на местности, показал наиболее важные и опасные огневые точки противника, разведенные пехотой за последние дни. С передовой я вернулся под вечер.

9 апреля. Весь день я посвятил подготовке развед-планшета за дивизион. В машине хозуправления нашел чертежную доску, рулон ватмана, угломерный круг, угольник и прочие необходимые инструменты - даже готовальню. Бумага на планшет была натянута по всем правилам, сетка Гаусса-Крюгера вычерчена тушью в масштабе 1:10000, а положенный штамп написан чертежным шрифтом.

10 апреля. К концу дня планшет был закончен: линия переднего края, цели, огневые позиции противника обозначены цветом с точным указанием их координат. Коровин по своей наивности даже не предполагал, что в таком деле, как стрельба из миномета, все это может понадобиться.

К вечеру меня утвердили в должности начальника разведки 1-го дивизиона.


11 апреля. Не успел я как следует разобраться с развед-планшетом 1-го дивизиона, как явился разведчик штабной батареи полка и сообщил, что «майор Шаблий вызывает лейтенанта Николаева до себя на ен-пэ».

Шаблий сидел на снарядном ящике у знакомой мне землянки с моим планшетом в руках.

- Я тебя, Николаев, проверить решил - на что ты способен... Сегодня со мной в штаб пойдешь, а завтра примешь должность начальника разведки полка. Первый помощник начальника штаба по оперативной части у нас Коваленко, будешь вторым - ПНШ-2.

В тылы полка шли вдвоем. Тихие весенние сумерки опускались на землю. Над головой повис плотный полог пасмурного неба, и только горизонт сверкал причудливыми переливами оранжевого заката. Ужинали тоже вдвоем в автобусе командира полка - ели овсяную кашу и пили чай с черными сухарями.

12 апреля. Проснулся в седьмом часу. Погода хмурая и туманная, в воздухе висит микроскопическая водяная пыль, медленно оседающая на землю, на голые прутья кустарника, на машины, на оружие... После завтрака мы с ПНШ-1 заняли стол в штабном фургоне, расстелили карту, и Коваленко стал вводить меня в курс дела:

Развед-планшета полка отсутствует, с нас его требуют. У меня оперативной работы невпроворот. Начальника топослужбы в полку нет - топопривязку батарей делать некому. Вот ты и бери это на себя. И огневой планшет, разумеется... Кроме того, нужен сводный планшет полка. Как только он будет готов, мы с него кальку снимем и отошлем в штаб артиллерии армии... А для начала прогуляйся по огневым точкам, наблюдательным пунктам. Познакомься с офицерами, с начальниками разведки дивизионов, с комбатами. Васильев проводит.

Васильев приветствовал меня уже как своего прямого начальника по службе разведки.

На передовую движется пехота: смена стрелковых частей. В глаза вдруг бросается знакомая фигура командира роты - могучий мужик в обычной солдатской телогрейке без погон с автоматом на груди. Неужели это он? Другого такого быть не может!

Какой полк? - спрашиваю я у одного из солдат.

А тебе на што?

1069-й стрелковый?

Ну, - недоумевает солдат, - он самый

О Боже! Год назад этот полк был моим полком! Там, в «Смердынском мешке», в болотах... Не встречу ли кого из наших? Я смотрю на показавшегося вдали сутулого человека, иду к нему...

Нам не сюда! - кричит Васильев.

Но я не слышу Васильева. Человек тоже направляется ко мне. Это Федя Липатов. В феврале 1943 года нас обоих прямо из училища направили в 1069-й полк командирами минометных взводов.

Федя, дорогой, здравствуй! Где все - Вардарьяш, Шарапов, Зюбин?

Нет их, Андрей. Нет их больше... Нас после того, как ты отправился на учебу, из-под Жихарева на Мгу кинули. Там они и остались.

А полком командует по-прежнему майор Репин?

И Репин убит...

Разговаривать дальше нестерпимо тягостно. Прощаемся, идем каждый своим путем.

Побывав на НП второго дивизиона, мы с Васильевым отправились на основной командный пункт полка. В блиндаже - топчаны, просторный стол для работы с документами, телефоны, рация. В боковом отводе траншеи - глубокий колодец со стереотрубой. И все это под самым носом у противника. Командира на КП не было. Дежурный радист - рыжий здоровенный парень - обратился ко мне:

Вам телефонограмма от товарища капитана Коваленко.

Взяв со стола клочок бумаги, я прочитал: «Нач. разведки. Выяснить местонахождение орудия противника. Подбита наша танкетка. Ков.»

Васильев, - крикнул я, - знаешь это место? Веди быстро!

Мы движемся вдоль насыпи железной дороги Псков-Остров. Передний край немцев проходит по опушке на противоположной стороне, расстояние от полотна до их передовых траншей не превышает ста-ста пятидесяти метров. Здесь стоит особенная настороженная тишина. Все вокруг точно вымерло.

Вон она, танкетка, - шепчет Васильев, указывая на насыпь.

Мне непонятно: почему танкетка там оказалась?

Поначалу, - поясняет Васильев, - туда пушку закатили. Немцы пушку накрыли. Тогда прислали танкетку - орудие с насыпи снять. Немцы, видать, ее для верности поближе подпустили и врезали.

Стой тут, - говорю Васильеву, - а я наверх слазаю, посмотрю.

Карабкаясь по откосу, я поглядывал вверх, где на фоне серого неба рисовались силуэты орудия и танкетки. Сердце учащенно билось. Остановился, огляделся. Ничего подозрительного. Всюду, куда ни обращается взор, - бурная талая земля с остатками снега. Тишина... Цепляясь за космы прошлогодней травы, я лез все выше. Вот и танкетка, рядом развороченное снарядом орудие и несколько убитых из прислуги. Танкетка прикрывает меня. Между катками под днищем просматривается пространство за насыпью. В бинокль видны ряды колючей проволоки и брустверы траншей противника.

Надеясь на то, что за танкеткой меня не обнаружат, поднимаюсь во весь рост... И тут же совсем рядом в густом кустарнике, в нейтральной зоне, полыхнуло пламя и словно лопнула гигантская струна. Я едва успел броситься наземь. Разрыв снаряда оглушил меня. Били осколочным. К счастью, всю силу взрыва и основную массу осколков приняла на себя стальная махина - под днищем просвистела только мелочь, словно кто-то швырнул горсть гороха. В мгновение ока скатился я вниз и вскочил на ноги. Васильев отупело смотрел на меня.

Вы ранены, товарищ лейтенант?

Острая боль пронзает ногу чуть ниже паха. Голова взмокла, по лицу текут струйки пота.

Товарищ лейтенант, у вас на груди вся шинель в дырках!

Засунув руку за пазуху, вытаскиваю еще теплый осколок.

Ты прав, - говорю, - я действительно ранен, но только не в грудь, а в ногу.

Возвращаемся. Идти все труднее. Рана ноет, осколок внутри корябает живое мясо, словно коготь.

Как дела? - спрашивает майор Шаблий.

Я доложил о проделанной работе и сообщил, что ранен.

Где?

На насыпи. Там танкетку подбили. У них в кустах, прямо в нейтральной зоне, орудие на прямой наводке. - Я показал на карте.

Учтем. А ты? В госпиталь?

Думаю, незачем. Обойдется. Рана плевая.

Вызвали фельдшера. Пришла Катя Видонова - маленькая, черноглазая, похожая на цыганку, с черными кудрями под огромной солдатской шапкой. Обработав рану, наложила повязку, и я уже мог заниматься своими делами.

Срочно нужен развед-планшет: 1069-й полк получил приказ прорвать оборону противника на участке Староселье-Стремутки. Рана саднит. Командир полка сидит в своем углу и что-то пишет. На КП прибыл капитан Коваленко в сопровождении чертежника Сережи Попова. Стол завален бумагами: необходимо подготовить материал по артиллерийской поддержке наступления пехоты.

Заснуть удалось лишь под утро. Мне как раненому уступили топчан, остальные дремали сидя.

13 апреля. Серый промозглый рассвет. Сверху сыпется изморось. В передовых траншеях по колено воды.

Как по такой земле наступать-то? - слышу я разговоры солдат. - Ноги из грязи не вытащишь.

Да и число-то тринадцатое... Не жди удачи!

И удачи в тот день не было. Потеряв убитыми и ранеными значительное число людей, 1069-й полк не преодолел даже нейтральной полосы. Наступавшие роты увязли в раскисшей пашне. Несмотря на солидную артиллерийскую подготовку, атака захлебнулась. Людей, лишенных возможности двигаться в этом засасывающем месиве, накрыло минометным огнем...

14 апреля. С рассветом полк предпринял еще одну отчаянную попытку подойти к передовым траншеям противника. Но вновь, оставляя убитых и раненых в топкой грязи, роты откатились назад, и поднять людей в атаку уже больше ничто не могло - ни командиры, ни политотдел, ни СМЕРШ. Наконец высшее командование приняло решение прекратить активные действия и перейти к обороне.

Из разговоров Шаблия и Коваленко я понял, что стало туго с боеприпасами. Раскисшие дороги затруднили подвоз, а за два дня артиллерийской подготовки батареи расстреляли почти весь наличный запас мин. Остался лишь неприкосновенный фонд, и мы теперь вынуждены соблюдать лимит из расчета не более одного-двух снарядов в сутки на орудие.

К вечеру погода прояснилась. Тучи шли на восток, гонимые западным ветром. Над горизонтом образовался просвет, в который опускалось солнце. Я поднялся в смотровой колодец и сменил наблюдателя. Внизу в блиндаже Шаблий отдавал какие-то распоряжения Коваленко перед тем, как тот отправится в тылы: в полку только что получили распоряжение о передислокации огневых позиций на четыре километра влево. Предстоит оборудование новых позиций, наблюдательных пунктов... Труднее всего придется огневикам - как переместить орудия по такому бездорожью? Машины не пройдут, лошадей нет. Вручную, на себе...

Я водил рогами стереотрубы и всматривался в те места, где два дня подряд наступала наша пехота. На черной от воды пашне с лохмотьями прошлогодней травы, вымоинами и остатками снега лежали тела наших убитых, а возможно, и раненых. Сердце стянуло щемящей тоской... Вдруг удар необычайной силы сотряс землянку - вздыбило пол, выпучило стены, перекосило накат потолка.

Это уже достали из тяжелого танка, - сказал Шаблий. - Пора уходить.

15 апреля. Полк меняет позиции. Увязая по колено в грязи, солдаты тащат в лямках орудия.

Сократился подвоз продуктов питания, и подразделения перешли на урезанный паек. Доставляют главным образом сухари и концентраты, но и тех не по полной норме.

У немцев, думается, положение не лучше. Судя по всему, они тоже ощущают нехватку боеприпасов и продовольствия. Отдельные смельчаки лазают в нейтральную зону, где сохранилась еще в прошлогодних грядках картошка. Ходили туда и наши разведчики. Татары с Камбаровым во главе рыскают в поисках свежеубитых лошадей и заготавливают конину на «махан» - этот своеобразный шашлык вполне съедобен.

19 апреля. Солнце прорвало густую облачность, и его обжигающие весенние лучи заиграли тысячами зайчиков на мутно-оранжевых глинистых лужицах, на мокрой буро-ржавой траве, заискрились в комьях лежалого снега... Опираясь на палку, в сопровождении Васильева я отправился по наблюдательным пунктам полка в районе деревни Вороньино - приспело время готовить развед-планшет этого участка нашей обороны.

20 апреля. Настал наконец день, когда в полку не оказалось более продовольствия. Дороги раскисли так, что глинистая жижа местами заливается за голенища сапог. Израсходован почти весь боезапас. Оставшиеся снаряды солдаты доставляют от того места, куда машины еще могут добираться, на себе: связав по две мины - каждая в пуд - поясным ремнем, они вдевают в этот хомут шеи и тащат мины по болоту не один километр. Заодно притащили и ящик концентратов - на человека пришлось по четверти пачки. Нас, разведчиков и связистов, спасает конина, которую добывают татары.

21 апреля. Получен приказ: сдать оборону и выходить в тылы в район Порхова. Легко сказать, но как это осуществить? Машины не сдвинуть с места. Штабные фургоны провалились в оттаявший грунт по самое днище. Офицеры управления полка и штаба сбились с ног. Надо вытащить полк из болотного месива и добраться хотя бы до основного шоссе. Расстояние - всего три-четыре километра, но их не преодолеть собственными силами. Нужны трактора. Коваленко и начхим полка Герасимов, не ведая усталости, бегают по инстанциям, «выколачивая» тяжелую технику.

Состояние мое ухудшилось, рана гноится, поднялась температура, бьет озноб. Меня поместили в санитарную машину. Как был, в шинели и сапогах, опустился я в изнеможении на брезентовые носилки и задремал, вслушиваясь в отдаленный шум, брань, крики...

23 апреля. Распоряжением командующего артиллерией 54-й армии из резерва нам выделили четыре трактора: два мощных ЧТЗ и два легеньких НАТИ... ЧТЗ свободно выдергивали из болота груженую машину ГАЗ с минометом, НАТИ работали на пару.

24 апреля. Второй день выволакивают полк на шоссейную дорогу. Дошла очередь и до машин медицинской части. Ощущение такое, будто движешься не по земле, а болтает тебя в утлом суденышке по «бурному морю-окияну». Я лежу, вцепившись в деревянные бруски носилок. Наконец все ехавшие в фургоне почувствовали под колесами твердую почву.

Выйдя наружу проветриться, я увидел белый флаг с красным крестом, полоскавшийся на ветру над группой брезентовых палаток. Отправился туда. Вхожу. Около железной печи сидит миловидная девушка в белом халате и шапочке и шурует дрова.

Здравствуйте, - говорю я.

Здравствуйте. Вам что нужно?

Да вот, ранен. Осколок в ноге.

Снимайте брюки и ложитесь на операционный стол.

Я лежу на операционном столе, сколоченном из обычных досок, смотрю в потолок. Зонд вошел в рану. Я вздрогнул.

Ничего, - сказала девушка и полоснула скальпелем по ране. Осколок прозвенел в ведре. Перевязка. Попробовал встать. Нога точно не моя. Потерял равновесие и чуть было не грохнулся. Девушка-хирург позвала двух солдат, и те довели меня до машины нашей санчасти. Поддерживаемый солдатами, вскарабкался в фургон и завалился на носилки. Сон овладел мною...

Через некоторое время полк двинулся в направлении на Порхов, куда прибыл 27 апреля около десяти часов утра. Так окончилась наша неудачная попытка прорыва обороны противника на рубеже железнодорожного пути Псков-Остров.

Охота за минометным полком

После взятия Выборга 20 июня 1944 года наши войска перешли к активной обороне. 386-й стрелковый полк подполковника Савченко занимал позиции финнов по берегам озер Йхантала-ярви и Сало-ярви в 20 километрах на север от Выборга. Наш 534-й армейский минометный Выборгский полк поддерживал его тридцатью шестью стволами 120-миллиметрового калибра.

16 июля. Утром мне позвонил на НП Шаблий и предупредил, что намечена смена пехотных частей. 386-й сдает оборону полку, прибывшему откуда-то с Украины, - их дивизия носит название «Запорожская». Действительно, весь день на переднем крае меняли пехоту.

17 июля. Достав «Журнал наблюдений», я записываю: «Пять часов сорок минут утра. Противник остается на прежних рубежах. Положение спокойное - никаких признаков активности со сторо...»

И тут кто-то из солдат крикнул: «Воздух!» Крик подхватили еще несколько голосов. Я инстинктивно опрокинулся навзничь и увидел вверху «Юнкерс-87» с черными крестами, пикирующий прямо на меня. От его брюха оторвались бомбы и в полной тишине понеслись к земле. Я едва успел юркнуть в нашу «лисью нору» - пещеру под большими валунами. Раздался выматывающий душу воющий свист и потом - взрыв. Бомба рванула в двух метрах от «лисьей норы». Ветер разносил по сторонам сожженный мох и толовую гарь.

Все целы? - крикнул я.

Уси, - отозвался разведчик Ефим Лищенко.

Второй заход «Юнкерсов» был для нас менее опасен - они бомбили передний край. Бомбы ложились по изгибам траншей. Едва «Юнкерсы» убрались, мощный гул орудий со стороны финнов возвестил о начале артиллерийского наступления. Разрывы снарядов и тяжелых мин не заставили себя ждать. Воздух вмиг стал спертым, удушливым, скалы непрерывно сотрясались. Прошло четверть часа - финны все молотили. В воздухе висела микроскопическая пыль, порхала рваная листва, с фырканьем проносились осколки - сущий ад.

Во, гады, лютуют, - бурчит Сашка Логинов.

На сороковой минуте артналет прекратился. Секунду стояла мертвая тишина. Из «лисьей норы» я вылез первым, за мной - солдаты. Вся скала в окалинах воронок. Наблюдательный пункт разбит вдребезги. Внизу слышна трескотня автоматов и пулеметов. Телефон молчит. Здесь нам больше делать нечего...

Все вниз! - командую я.

Солдаты мигом скатились под гору. Подходя к землянке КП второго дивизиона, я услышал крик его командира, капитана Солопиченко, доносившийся из отверстия лаза:

Нафтольского, подлеца, под суд отдам! Все на линию, чтобы связь была! - Солопиченко сидит перед планшетом рядом с рацией. - Финны контратакуют, - кричит он уже мне, - а связи с дивизионом нет!

Прибежал начальник разведки дивизиона лейтенант Ветров - пилотка на затылке, глаза блестят, курчавые волосы мокры от пота.

Товарищ капитан, - голос Ветрова срывается, - взвод управления четвертой батареи уничтожен... Евстигнеев убит... Один солдат уцелел...

Как дела на передовой?

Паршиво. Финны жмут... А пехота того и гляди сорвется с передка.

Бери разведчиков, связистов и занимай круговую оборону. А ты как? - спрашивает Солопиченко у меня, - что делать думаешь?

А что мне думать? НП на скале разбит... Принимай нас, капитан, под свою команду.

В тот момент произошло самое страшное - то, что до этого ощущалось всеми как смутное роковое предчувствие: «сорвалась с передка» (с передовой) и побежала наша пехота. Внезапно глухой топот сотен ног и хруст ломаемых ветвей привлек мое внимание. Я выглянул из-за наката землянки, увидел лавину обезумевших людей, надвигающуюся на нас, и невольно юркнул назад, опасаясь быть сметенным этим девятым валом. Затопало, загудело над нашими головами. Кто-то из бегущих сорвался в траншею, истошно заорал, выкарабкался, исчез. Пропустив первую волну, я выхватил револьвер и выскочил из траншеи. На меня налетел молодой парень - младший лейтенант. Я схватил его за гимнастерку: «Куда? Твою мать!» Парень секунду смотрел на меня обезумевшими глазами, затем сильным ударом сбил мою руку и, спотыкаясь, побежал дальше. Я стоял, сжимая наган, и уже молча смотрел в лица бегущих мимо людей, с трудом преодолевая желание влепить в кого-нибудь из них пулю. Что делать? Ведь на их плечах могут ворваться на наши позиции финны!

Дорога и вся поляна, насколько хватает глаз, завалена брошенным оружием, вещмешками, котелками, шинелями, противогазами... В районе передовой слышны короткие очереди ручного пулемета, автоматов. Солопиченко, надрываясь, кричит в микрофон:

Всем дивизионом, НЗО третье, пять мин!

Приняли? - спрашиваю я.

Приняли. Сейчас дадут. Если финны еще не ворвались к нам в траншеи, в самый раз накроем.

Сзади ухнули батареи второго дивизиона; мины пошли над нашими головами - приятнейший в мире звук. Через мгновение там, где пролегал передний край, поднялась стена разрывов, затем вторая, третья... А где-то глубоко в нашем тылу забили пулеметы: беглая пехота натолкнулась на цепи заградотряда МВД.

Часть разведчиков я отправил с Ветровым в боевое прикрытие КП, а Лишенко и Логинову с брошенным кем-то из бежавших ручным пулеметом приказал занять позицию на скале.

Держать лощину под прицелом! Огонь открывать, только если финны прорвутся!

В отверстии лаза появился грязный и мокрый телефонист. Он быстро подсоединил провод к аппарату, продул трубку и отрапортовал:

Товарищ капитан, связь с дивизионом и КП полка есть.

Солопиченко тут же связался с Шаблием и доложил обстановку. Тот сообщил нам, что в районе между озерами Йхантала-ярви и Сало-ярви силами первого дивизиона отбиты две атаки финнов.

Почему такой мокрый? - спрашивает Солопиченко у связиста.

Так в кювете с водой лежал... Пехота меня чуток не затоптала.

Сзади вновь раздались залпы наших батарей - Шаблий вел огонь обоими дивизионами по дефиле между озерами. Солопиченко позвонил в штаб и узнал, что финны в этом месте проникли на значительную глубину. Полк бьется без пехотного прикрытия, ставя огневой заслон буквально перед собственными позициями.

К землянке подбежал коренастый лейтенант-артиллерист:

Что делать, капитан? У меня два орудия... Пехота драпанула... Я один на передке...

Что делать? - орет Солопиченко. - Видишь, что мы делаем - огня даем! У тебя два ствола - оседлай дорогу на Йхантала... Танков не видно?

Пока не видно.

Стереги дорогу на случай прорыва танков, а так лупи по пехоте осколочными, картечью, какие найдутся...

Лейтенант-пушкарь убежал, и вскоре мы услышали голоса его одиноких орудий, выделявшиеся своей резкостью на фоне непрерывного и тупого гула минометных выстрелов и разрывов.

Что на позициях полка? - спросил я у Солопиченко.

Тяжко, - ответил он, - огонь ведут на основном заряде. Финны - в каких-нибудь ста с небольшим метрах от огневых. Ты понимаешь, что это значит!? Шаблий говорит: хотят их живьем захватить.

Справа из-за озера тянет дымом и гарью: там, где позиции наших батарей, горит лес. Идет девятый час непрерывного боя. Шаблий передал по телефону, что командиру стрелкового полка удалось собрать до батальона пехоты и ударить противнику во фланг...

Через час уходим в тылы. Контратаки финнов более не возобновятся - это очевидно. Старшим на НП остается начальник разведки дивизиона лихой лейтенант Мишка Ветров. Мы с капитаном Солопиченко шагаем по той самой дороге, по которой утром бежала пехота. Всюду валяются брошенные винтовки, каски, лежат тела тех, кто попал под снаряды и мины противника или под пулеметные очереди заградотрядов.

Первым, кто встретился у штабного фургона, был старший лейтенант Вася Видонов.

Ну, как тут у вас? - спросил я. - Что думают о сегодняшнем в «верхах»?

Что думают в «верхах», пока неизвестно. Майора Шаблия вызвали в Выборг к генералу Михалкину.

Шаблий вернулся глубоко за полночь и, несмотря на поздний час, собрал офицеров.

Теперь, - голос майора Шаблия спокойный и уверенный, - можно подвести кое-какие итоги. Бой мы выиграли - это ясно! Ясно также, что в намерения финнов входил захват и уничтожение нашего минометного полка. И момент выбран подходящий - смена пехотных частей. Командующий артиллерией 21-й армии генерал Михалкин оценил бой в дефиле озер именно как «поединок противника с минометным полком» - это его слова. Он передал мне, что Военный Совет армии объявляет благодарность всему личному составу нашего полка.

Иван

Весь конец марта 1945 года 106-я воздушно-десантная дивизия преследовала отступающие после разгрома под Балатоном разрозненные части танковых эсэсовских дивизий. Противник отходил по Венгерской равнине. Форсировав реку Раба, 351-й стрелковый полк под командованием подполковника Федотова при артиллерийском обеспечении нашего 534-го минометного, одного дивизиона 211-го гаубичного полка и конной противотанковой батареи остановился в хуторе на подступах к венгерскому городу со странным - русским - именем Иван.

30 марта. Время за полночь. В автобусе у Шаблия совещание. Он развернул на столе карту и обратился ко мне:

Вот смотри: это место вызывает у меня сомнение. Я уговорил Федотова послать разведку. Теперь думаю отправить и тебя на бэтээре.

Ясно, - отвечаю. - В объезд по шоссе пройдем насколько будет возможно, а дальше пеше. Обстановка покажет.

Тогда свяжись с капитаном Воронцовым.

Капитан Воронцов, ПНШ-1 351-го, узнав, что идем на бэтээре, тут же изложил свой план:

Под покровом ночи проникнем на предельную глубину в тыл противника. Поиск начнем на рассвете. Идет?

Идет! Бери своих человек шесть, да моих будет столько же. Думаю, хватит.

Наш десант двинулся по шоссе на северо-запад. Миновав посты боевого охранения немцев, приблизились к Ивану метров на шестьсот. Дальше отправилась пешая оперативная группа. Начинало светать. Все различимее становились дома, ряды колючей проволоки, ближе к лесу - замаскированные танки противника.

Языка взять не удалось, но и так было ясно: немцы сконцентрировали здесь немалые силы.

Утром в доме, занимаемом подполковником Федотовым, совещались командиры обоих полков со своими штабами и начальниками служб.

Только что, - сообщает Федотов, - получен приказ оставить Иван и, держась на правом фланге дивизии, продвигаться в западном направлении через Шимашаг, Чепег, Кёсцег.

Имея у себя за спиной ивановскую группировку немцев? - саркастически спрашивает Шаблий. - Да! Стоит только повернуться правым плечом вперед, как по нам ударят с тыла!

Что ты предлагаешь, Федор Елисеевич?

Я, Павел Николаевич, предлагаю вот что: пока мы находимся на огневых позициях в боевом порядке, у нас явное преимущество, не воспользоваться которым значило бы поставить под удар себя. Выход один: не теряя времени, обрушить всю силу огня на скопление противника, уничтожить решительной атакой опасную для нас фланговую группировку - и только после этого выполнять приказ.

Командир 351-го предложил подняться на чердак, где у него был неплохой НП. Перед нами раскинулся Иван - то ли большое село, то ли небольшой городок. Перекат местности скрывает от немцев постройки нашего хутора, однако крыши домов должны просматриваться.

- Судя по данным разведки, - говорит Федотов, - в Иване сосредоточено до полка пехоты с танками и артиллерией.

Будь это венгры, - отвечает Шаблий, - их, возможно, удалось бы принудить к сдаче. А тут немцы, эсэсовцы - они станут драться...

В это время на той стороне началось какое-то подозрительное движение: нас явно заметили.

Павел, - крикнул Шаблий, - давай быстро вниз! Сейчас по нам врежут! Всем вниз, бегом!

Люди с чердака посыпались как горох. Первый же снаряд из танка, вылетевшего на перекат, угодил прямо в дом. Посыпалась черепица, полетели стекла, столб пыли и песка поднялся в воздух...

В полдень командиры полков в сопровождении групп управления направились в сторону переднего края.

Один стрелковый батальон следует развернуть и выдвинуть на рубеж атаки. Слева от него выставить конную батарею 57-миллиметровых орудий на прямую наводку и дать им в прикрытие стрелковую роту. - Подполковник Шаблий говорит медленно, спокойно и уверенно. - Конная батарея займет боевой порядок только с началом общеартиллерийской подготовки. Ее командира я проинструктирую лично.

Старший лейтенант Клейнер - инициативный и смелый офицер, - кивает Федотов.

Мы нанесем мощный огневой удар всеми тремя дивизионами, - продолжает Шаблий, - то есть тремя десятками стволов.

Федотов отдает какие-то распоряжения капитану Воронцову и долго беседует с командиром первого батальона Героем Советского Союза капитаном Шатровым, а Шаблий приказывает капитану Видонову и мне срочно готовить документацию и расчет боеприпасов на артиллерийское наступление.

Расход снарядов - двадцать пять единиц на ствол. Этого, я полагаю, будет достаточно.

Начальник связи капитан Микулин сбился с ног, налаживая телефонную и радиосвязь с дивизионами, штабами и наблюдательными пунктами. Батареи начали пристрелку реперов. Из политотдела 38-го корпуса прибыл, очевидно, для выяснения обстановки майор по фамилии Слянов.

Мы с Видоновым разместились в какой-то канаве среди кустов и приступили к подготовке приказов, схем, расчетов боеприпасов, данных на перенос огня от пристрелянных реперов... Изредка поглядываем, что происходит вокруг.

Впереди за бугром виднеются крыши домов, освещенные ярким полуденным солнцем. На бугре солдаты углубляют траншеи, копают окопы под пулеметные точки. Туда пробираются Шаблий и Слянов. Вот они скрылись в окопе. Через считанные секунды рядом с тем местом разорвалось несколько снарядов. Шаблий и Слянов метнулись в сторону - и тут снаряд прямым попаданием угодил в окоп, из которого они только что выскочили.

У вас все готово? - звонит через некоторое время Шаблий.

У нас готово все! - отвечает Вася Видонов, - а вы-то там как? Мы отсюда все видели...

Ничего, - смеется Шаблий, - сегодня я уже дважды испытал военное счастье, в третий раз вряд ли стоит...

В двенадцать часов сорок пять минут полковая артиллерийская группа 351-го стрелкового полка (ПАГ-351) открыла огонь по скоплению противника в районе севернее населенного пункта Иван. Мы с Васей Видоновым переместились на наблюдательный пункт Федотова-Шаблия. Залп шестидесяти шести стволов сотряс воздух. Перед нами взметнулась стена разрывов. В тот же миг на полном карьере вырвались из укрытия конные упряжки противотанковой батареи Клейнера. Лихо развернувшись на взгорье, орудийные расчеты заняли боевой порядок. Ездовые тут же на галопе повели лошадей в укрытие.

- Красиво сманеврировали, - восхитился Шаблий, - как во времена Суворова.

Огневой налет продолжался более десяти минут. Интенсивность его была настолько велика, что противник и не подумал контратаковать. Все вокруг заволокло пылью и дымом. Горели дома. Где-то в тылу у немцев рвались боеприпасы.

Сколько выпущено тяжелых мин и снарядов? - спрашиваю я у Видонова.

Порядка девятисот. А еще трехдюймовки, противотанковые и батальонные восьмидесятки...

Наступает тишина. Не слышно даже автоматной перестрелки. Поднявшийся ветер раздувает пожары и относит дым в северо-восточном направлении. Камышовые крыши хат и хозяйственных построек вспыхивают одна за другой.

Теперь нужно выжидать, - говорит Шаблий.

И мы выжидаем, сидя в своих траншеях, смотрим в бинокли на бушующий пожар, но ничего, кроме пламени и дыма, не видим.

В четвертом часу прибыл на «виллисе» начальник штаба 106-й дивизии полковник Михеев. Он долго о чем-то беседовал с командирами полков и одобрил как саму инициативу, так и проведение упреждающего удара по противнику. Позже разведка показала: немцы, понеся огромный урон, ушли.

На рассвете 31 марта наш полк двинулся походной колонной по маршруту Начьчерешед - Томполадонь - Шалтошкал - Лочь - Чепрег.

Последние дни войны

Весна 1945 года. 106-я гвардейская воздушно-десантная дивизия под командованием генерала Виндышева имеет своей оперативно-стратегической задачей оседлать автостраду Вена-Линц и не допустить подхода подкреплений с запада к окруженной столице Австрии. 351-й гвардейский стрелковый полк под командованием подполковника Федотова при поддержке 534-го гвардейского минометного полка под командованием подполковника Шаблия и орудийного дивизиона ЗИС-3 капитана Самохвалова от 205-го гвардейского пушечного полка получает боевое задание: с ходу овладеть важным опорным пунктом противника - городком Санкт-Пельтен.

Утром 14 апреля дивизионы стали выдвигаться для занятия боевого порядка и оборудования огневых позиций. На рассвете следующего дня Шаблий выслал меня с группой управления вперед, приказав подыскать место для НП. Отдавая приказ, он сообщил, что, по решению высшего командования, штурм города будет происходить без артиллерийской подготовки: в Санкт-Пельтене много ценных исторических зданий и памятников, их желательно сохранить. Атаку поддержат самоходки САУ-76 в качестве орудий сопровождения пехоты. Огонь прочей артиллерии велено сосредоточить на отдельных конкретно обозначенных целях.

Учитывая все это, наблюдательный пункт следует выбирать таким образом, чтобы хорошо просматривались подступы к городу.

В километре с небольшим от окраины я обнаружил богатую ферму - ее двухэтажный каменный дом отлично мог быть использован под НП. Солнце поднималось над горизонтом, высвечивая сквозь туман причудливые силуэты красивого, но в чем-то чуждого города.

Шаблий поднялся на чердак и, водя рогами стереотрубы, начал изучать раскинувшуюся перед ним панораму Санкт-Пельтена. Я тут же, примостившись у стола, который затащили сюда разведчики, готовил планшеты предстоящего боя.

Во второй половине дня подразделения нашей «голубой пехоты» и самоходки переправились на западный берег пересекавшей город реки Транзен и, развернувшись в боевой порядок, сосредоточились для штурма. С НП атака просматривалась во всех деталях. Пехота продвигалась быстро под прикрытием САУ-76. Батареи 534-го вели огонь по конкретным заявкам командиров штурмовых рот, и мои планшеты пребывали в девственной неприкосновенности. В шестом часу пехота ворвалась в Санкт-Пельтен.

Вот мы уже на улицах этого небольшого фешенебельного города. Возле одного из домов на тротуаре лежал убитый молодой офицер в черной форме танкиста - я обратил внимание на красивый абрис умного интеллигентного лица, на крупный покатый лоб, обрамленный густыми черными волосами. Раскрытые темно-карие глаза смотрели в небо спокойно и отрешенно.

Шуркин, - сказал я, - посмотри, нет ли документов.

Шуркин, низкорослый хитрован и проныра, с готовностью обыскал труп и подал мне кожаный бумажник, в котором оказались несколько купюр Богемского протектората достоинством по сто крон, офицерское удостоверение на имя гауптмана (капитана) фон-Шмидта и письмо, адресованное фрау Фини фон-Шмидт в город Славоник, или, как произносят по-чешски, Славоницы. Удостоверение я отослал в разведотдел, а письмо и одну из купюр спрятал в планшет. Для чего? Я и сам не ведал. Купюра до сих пор хранится у меня, а вот письмо... Впрочем, обо всем по порядку.

Пока мы штурмовали Санкт-Пельтен, Вена капитулировала. 7 мая с утра мы готовились к прорыву укрепленной полосы обороны в районе Айхенбруна, что приблизительно в сорока километрах на север от Вены. Однако противника перед нами не оказалось! По словам местных жителей, он отошел с занимаемых позиций два дня назад. Посовещавшись, Федотов и Шаблий решили, как только саперы проверят дорогу, двигаться на предельной скорости по маршруту Айхенбрун-Шторнсдорф-Майльберг-Хауксдорф-Ретц и далее. На головной машине поедет саперное отделение с миноискателями.

Тебе все ясно? - спросил Шаблий. - Тогда бери любой «Студебекер», сажай разведку, радистов, десант пехоты, саперов - и в путь!

«Студер», выбранный мной, ведет опытная рука Сергушенко. Мы летим мимо хуторов, сел и огородов; сзади в полукилометре - полковая колонна с десантом пехоты. Жители смотрели на нас с нескрываемым ужасом и любопытством. Мой немецкий был не очень хорош, но достаточен, чтобы сносно объясняться.

Как давно немецкая армия отступила?

День тому назад... - Или: - Шесть часов тому назад...

К американцам спешат, гады, - говорит Сергушенко.

Небольшой населенный пункт. Дорога петляет меж домов. Я останавливаю машину - следует дождаться основной колонны: по таким извилистым участкам положено идти в пределах видимости. Угловой дом на повороте обнесен изящной металлической решеткой, вдоль которой тянется бордюр ровно подстриженной акации.

Напиться бы, товарищ старшлейтенант, - слышу голоса из кузова.

Что ж, - решил я, - зайдем и напьемся.

Калитка на смазанных петлях открылась легко. Чистая песчаная дорожка. Крыльцо. Через распахнутые двери веранды виден накрытый стол - вина, закуски. За столом люди. Я сразу выделил хозяина, хозяйку и молодого человека «приятной наружности»: гладко выбрит, белоснежная сорочка, галстук-бабочка. Наше появление явно смутило компанию, на лицах застыло выражение испуга и выжидания. Спокойно и сдержанно здороваюсь. Заулыбались, отвечают. Прошу воды. Да-да, пожалуйста. Может, вина?

Нет, только воды.

Горничная вынесла на подносе фужеры с водой. Мы пили не спеша, разглядывая сидящих за столом.

Гляньте-ка, товарищ старшлейтенант, - тихо произнес Квасков, один из самых опытных разведчиков, глазами показывая на серо-зеленый мундир с лейтенантскими погонами, висевший на спинке стула.

Молчи! Вижу! - ответил я тихо, но хозяйка перехватила мой взгляд, и лицо ее стало тревожно-испуганным. Заволновался и молодой человек, помрачнел холеный бюргер.

Данке шён, - сказал я, ставя пустой фужер на поднос. Затем подошел к стулу, на котором висел мундир, тронул узкий серебряный погон и вопросительно посмотрел на молодого человека. Тот с усилием проглотил слюну и тихо выдавил из себя:

Да... Это мой мундир... Немецкая армия капут... Гитлер капут... Я австриец. Здесь я дома; это мой отец, эта моя мать...

Про дом, гад, вспомнил, - процедил сквозь зубы Серега Жук и сплюнул в открытую дверь. Серега - одессит с блатным налетом, парень сильный, храбрый и независимый - сержант что надо!

Он говорит, что немецкая армия разбита, что он австриец и теперь вернулся домой.

Поздновато вернулся-то... Повстречайся он с нами вчера - не водой бы угостил, а огоньком из автомата.

Хозяева слушали нас с тревогой, вряд ли понимая что-либо из сказанного. На улице загудел мотор, по дорожке бежал Паша Середин:

Колонна подошла, товарищ старшлейтенант!

Я попрощался и вышел.

Что ты там нашел интересного? - спросил Шаблий.

Так, сбежавший «нах хауз» немецкий лейтенант.

Пес с ним, займутся кому следует. Такие нас теперь не интересуют... Вперед!

Покрыв за день расстояние около сорока километров, мы переночевали на территории богатого фольварка неподалеку от Ретца и 8 мая рано утром уже были готовы к дальнейшему преследованию: командование приказало любой ценой догнать уходившие вражеские подразделения, навязать им бой и заставить сложить оружие.

Едва мы покинули Ретц, как нам стали попадаться сначала отдельные солдаты противника, бросившие оружие и стоящие посреди шоссе с поднятыми руками, затем целые воинские команды и даже сводные роты и батальоны. Они сознательно отставали от общей массы войск, прятались по лесам и в горах от эсэсовских зондер-команд, а при нашем приближении выходили на дорогу и сдавались в плен. На устах у всех одно: «Гитлер капут». Мне выпало первым вступать в контакт с этими людьми.

Вот машина тормозит, и я смотрю сквозь ветровое стекло на поднявшего руки немецкого солдата. Он нервно глотает слюну, и я вижу, как ходит кадык на его жилистой шее.

Жук, - кричу, - обыщи его ради профилактики.

Серега Жук быстро ощупывает солдата.

Ничего нет!

Ну, хорошо, - говорю я, - иди на восток с белым флагом.

И тот, оставив на дороге винтовку, с носовым платком, привязанным к палке, понуро бредет навстречу нашим войскам.

Через несколько километров целое подразделение пехоты встречает нас на обочине. Винтовки и автоматы аккуратно сложены на проезжей части.

- Ахтунг! Штильгештанден! (Внимание! Смирно!) - раздается команда офицера. Строй замирает; чеканя шаг, к машине подходит пожилой майор, отдает под козырек и рапортует, что сводный батальон такого-то пехотного полка складывает оружие и капитулирует, затем вынимает из кобуры свой пистолет и протягивает его мне рукояткой вперед. Я обхожу строй и всматриваюсь в лица солдат - вчерашних смертельных врагов...

Идите на восток с белым флагом.

Приказ понял!

Так ехали мы целый день, принимая пленных. Пересекли границу Чехословакии. Толпа крестьян в праздничных одеждах с криками «Наздар» в первом же селе окружила нашу машину: люди несли нам воду, хлеб, вино, ветчину, сало, молоко. Возбужденные толпы кричали: «Добре дошли!», «Германь капут!», «Русс наздар!», «Война капут!»

Солнце село и в горах сгустился сумрак, когда мы вновь оказались в Австрии. Дорога шла по берегу реки Тайя. Австрийцы молча, угрюмо смотрели на машину с русскими солдатами.

Быстро темнело. Впереди стеной вставали горные хребты. От командира полка поступил приказ: «Остановиться и ждать!» Минут через двадцать подошла колонна, подъехал на «виллисе» и Федотов. Шаблий о чем-то долго совещался с ним в штабном автобусе. Наконец вызвали меня и начальника разведки 351-го полка старшего лейтенанта Гуленко. Шаблий сказал:

Нами принято решение: вы, начальники разведок, с ротой автоматчиков и четырьмя расчетами ЗИС-3 самохваловского дивизиона пойдете на четырех машинах с включенными фарами на предельной скорости с задачей: догнать противника, завязать с ним бой и тотчас сигнализировать нам ракетами и по рации.

Уже стояла ночь. Дорога, причудливо петляя, поднималась все выше на перевал. С полным светом фар мы уходили все дальше в неизвестность. Сердце учащенно билось. Сколько времени мы ехали таким образом, сказать трудно. Еще не светало, следовательно, было около двух часов - начало третьего. И тут из-за поворота по нам врезали из тяжелого танка или самоходной установки - судя по разрыву двух снарядов, скорее всего, из «Фердинанда». Прямого попадания не было, однако мощные близкие разрывы причинили значительный урон: мы потеряли несколько человек убитыми и ранеными, пострадали машины и орудия. Расчеты развернули две неповрежденные пушки и открыли огонь в том направлении, откуда стрелял противник. Били, конечно, на ощупь, вслепую, слыша в промежутках между залпами урчание удаляющегося танкового мотора. Выждав, Гуленко выслал усиленную поисковую группу. К этому времени подоспела и основная колонна. Автоматчики вернулись ни с чем, заявив, что видели на шоссе следы гусениц и место, где танк развернулся и пошел в обратном направлении. Он мог бы раскрошить нас вдребезги, обладая явным позиционным преимуществом; мы все могли погибнуть за несколько часов до Победы...

Между тем начало светать. Вставало солнце. Рождался новый день - 9 мая 1945 года.

Убитых и раненых отправили в тыл, поврежденную машину откатили в сторону в ожидании технической летучки. Я сел в кабину головной машины, и мы поехали дальше, напряженно глядя по сторонам и при малейшем шорохе открывая огонь из пулемета и автоматов. Иногда останавливались, и пешая разведка прочесывала подозрительные места, проверяла хутора, попадавшиеся на пути.

Городок под названием Гардек. На крутой горе возвышается средневековый замок: замшелые стены, обвитые плющом, узкие оконца, высокие зубчатые башни... Словно зачарованный, созерцал я эту ожившую легенду. Машина медленно спускалась вниз, впереди горбатился старинной кладки каменный мост через речку Тайя, бурную и каменистую. До него оставалось всего каких-нибудь сотня метров. И... никто не среагировал на шипящий свист, вырвавшийся из-под моста - опомнились лишь тогда, когда перед головной машиной взметнулся фонтан земли и резкий звук разрыва фауст-патрона ударил по барабанным перепонкам. Стрелок явно промахнулся - снаряд разорвался от удара в гранитную глыбу, камни дробно застучали по лобовому стеклу. На крыше кабины заработал ручной пулемет, в кузове затрещали автоматы. Я выскочил на дорогу. К мосту уже бежали разведчики Жук, Бублейник, Лищенко, Логинов, Израилов, за ними - несколько автоматчиков. Петляя, сквозь кусты продирался человек в серо-зеленой шинели и в стальном «тевтонском» шлеме. Пулеметная очередь срезала его, он, дернувшись всем телом, рухнул наземь и более уже не двигался. Машина осталась цела, из людей никто не пострадал. Можно сказать, вновь пронесло! От моста торопливо возвращались возбужденные солдаты. Сашка Логинов тащил за шиворот тщедушного пожилого человека в мешковатом мундире с капитанскими погонами.

Затаился, гад, - неистовствовал Серега Жук.

Сажай его в кузов, - сказал я, - в городе разберемся.

Получив приказ остановиться на отдых, я занял один из крайних домов, выходивших окнами на дорогу. Расположившись в горнице за столом, приказал ввести пленного. Израилов и Жук втащили его.

Кто вы? Капитан вермахта?

Да... Я капитан, но ополчения... - Он нервно подергивал щекой и крутил пуговицу мундира корявыми подагрическими пальцами.

В этот момент в комнату ворвался Шуркин.

Все! Конец войне, товарищ старшлейтенант! - И он начал приплясывать, смеясь и выкрикивая: - Мир! Мир! Мир!

Вы знаете, - обратился я к пленному, - война окончена! Немецкая армия капитулировала.

Тот окончательно сник - лицо сморщилось, из глаз текли слезы. Я велел Шуркину сорвать с него погоны - один из них до сих пор храню как память о последнем солдате вражеской армии, вставшем у меня на пути.

Сержант Жук, - приказал я, - доставьте пленного в штаб... - и, увидев зловещую улыбку, исказившую красивое Серегино лицо, строго добавил: - Только смотри у меня, без «художеств», понял?

Все будет как надо, - ответил Жук и, схватив пленного за шиворот, поволок к двери.

Через пятнадцать минут увидел Серегу среди солдат разведвзвода.

Что с пленным? Ты разве уже отвел его в штаб?

Дак он, товарищ старшлейтенант, того... - Жук сделал рукой красноречивый жест - при попытке к бегству, значит...

Ты понимаешь, что прикончил пленного уже после объявления о капитуляции? Это же военное преступление!

Физиономию у него нервно передернуло, глаза сузились, скулы заострились. Солдаты слушали нас как-то отрешенно.

А фауст-патроном-то он в нас как - до капитуляции али апосля? - дерзко выпалил Жук.

Солдаты явно одобряли поведение своего сержанта. И я почувствовал, что не в силах осуждать их. В прошедшую ночь они дважды подвергались смертельной опасности, рискуя не дожить до уже готового заняться рассвета 9 мая. Было тут, наверное, и подспудное прозрение горькой доли тех, кто погибнет уже после Дня Победы...

... А потом был митинг: громы и молнии духового оркестра, оглашавшего долину древних Альп мелодиями старинных русских маршей, грандиозное построение

106-й гвардейской воздушно-десантной дивизии, торжественно зачитанный Приказ Верховного Главнокомандующего войскам Красной армии и Военно-морского Флота N 369 и обращение И. В. Сталина к народу, после которого могучее «Ура!» прокатилось по рядам и началась всеобщая ураганная стрельба в воздух. Никто никого больше не слушал - все, что можно и нужно было сказать, уже прозвучало в сталинском обращении.

После митинга - торжественный обед. Естественно, все запасы вина в этом небольшом городке были выпиты, а участь кур, гусей, свиней и ягнят - неотвратимо решена. На площади играл оркестр, кружились пары, меся ногами пыль. Разведчики вынесли на веранду хозяйский патефон и слушали сентиментальные австрийские вальсы. Девушки наши вышли наконец из своего укрытия причесанными, нарядными; я танцевал с ними по очереди...

В пятом часу вечера в пехотных полках трубы запели «поход», и батальонные колонны потянулись по дороге. Вот показалась пароконная бестарка (повозка), в которой, свесив босые ноги, сидел «задом наперед» Герой Советского Союза, командир 1-го батальона 351-го полка капитан Шатров. В руках он держал огромную суповую миску саксонского фарфора, полную вина, и, будучи уже основательно подшофе, продолжал время от времени величаво прикладываться к ней...

Пришел приказ собираться и нам. Тронулись в шестом часу. Обгоняя пехоту, наша колонна шла на север, в направлении Славониц. Солнце садилось, в воздухе разлилась вечерняя прохлада. Треволнения минувшей ночи и утреннее ликование вымотали людей. Всем хотелось поскорее помыться, расслабиться, выспаться. Белые домики Славониц утопали в зелени садов, манили своей тишиной и покоем. Жители в праздничных одеждах стояли у ворот. Дети безбоязненно подбегали к машинам с букетами цветов. Колонна остановилась, и я получил приказ начать размещение личного состава на постой. Улучив момент, ко мне подошла лейтенант Нина Васильева, жена подполковника Шаблия, и шепнула:

Андрей! Вон тот домик, такой уютный, с садом, забронируй для нас с Федором Елисеевичем...

Разведя дивизионы и тылы, я отправился к указанному Ниной дому - солидному одноэтажному особняку с окнами в красивых каменных наличниках, огороженному чугунной решеткой. Нажав кнопку звонка у калитки, я стал ждать, когда нам откроют, однако лишь после настойчивого трезвона на дорожке, ведущей к калитке, появилась надменная пожилая дама в цветастом халате. Некогда красивое лицо, обрамленное все еще густыми совершенно седыми волосами, выражало спокойное величавое презрение. Не касаясь замка, она спросила на правильном русском языке:

Что нужно господам военным?

Я сразу же распознал в ней эмигрантку из России - их здесь было немало. Она продолжала презрительно смотреть на запыленного, в стоптанных сапогах, в пропотевшей фуражке русского офицера Советской Армии.

Откройте, мне необходимо осмотреть ваш дом на предмет размещения в нем...

Здесь нет лишних комнат.

Николаев! - окликнул меня наблюдавший издали нашу пикировку и угадавший ее смысл Шаблий, - не желаю я останавливаться у этой мегеры, найди что-нибудь другое!

Квасков, - приказал я, - дом за мной, я еще поговорю с хозяевами. Оставайся здесь.

Устроив Шаблия, проверив, как размещаются по соседству штабные фургоны и батарея управления, я вернулся к особняку, у которого дежурил Квасков.

Замок вскроешь? - спросил Серегу Жука.

Запросто, - отвечал тот, доставая из ножен трофейный тесак.

Взойдя по мраморным ступеням на крыльцо, я толкнул дубовую застекленную дверь и оказался в вестибюле. В дверях напротив надменно-вопросительно застыла седая дама.

Ночевать будете здесь со мной, - бросил я за спину Жуку, Кваскову и Шуркину и двинулся вперед. Дама не шелохнулась. Отстранив ее резким «битте», я прошел внутрь дома. Гостиная, столовая, спальня, кабинет. В столовой массивная дубовая мебель, огромный резной буфет. Спальня лимонного дерева - две обширные кровати, трюмо, банкетки, масса безделушек саксонского фарфора. В гостиной рояль. В кабинете книжные шкафы, письменный стол, портрет какого-то господина с пышными усами. Осмотревшись, я заявил хозяйке, что буду ночевать в спальне, а солдаты займут гостиную, столовую и кабинет.

Позвольте! - с негодованием возразила она, - а где же спать мне?

Где хотите, - отрезал я, - а будете протестовать и возмущаться - мои солдаты постелят вам в бункере и покажут, как вело себя ваше (я резко акцентировал слово «ваше») воинство в нашей стране!

Глаза у нее, что называется, полезли из орбит. Но глядела она не на меня, а куда-то мимо и как будто к чему-то прислушивалась. Что бы это значило? Кстати, дом ведь огромный и уходит вглубь сада, а мы осмотрели только парадную анфиладу...

Ну-ка, Квасков, - проверьте другую половину!

Разрешите доложить, - встрял вездесущий Шуркин, - я все как есть проверил, там у них еще комнаты, только на ключ запертые.

О! - заволновалась дама, - туда нельзя!

Почему?

Там женщина... Несчастная женщина.

Успокойтесь, мадам, женщин мы не едим, тем более несчастных.

Подойдя к указанной мне двери, я постучал и спросил по-немецки:

Разрешите?

Пожалуйста, - по-немецки же ответил приятный, негромкий, довольно низкий женский голос. Нажав на бронзовую ручку, я толкнул дверь и вошел. В комнате было сумрачно, тихо, уютно. В углу дивана, подобрав под себя ноги, спиной к окну сидела молодая женщина - не сказать, чтобы красавица, но очень милая, грациозная нервная. Черные коротко стриженные волосы, прямой нос, легкий пушок над верхней губой. Большие выразительные угольно-черные глаза смотрели на меня из-под густых ресниц скорбно-тревожно. Она дрожала всем телом и зябко куталась в шерстяной плед. Почтительно приблизившись, я приложил ладонь к козырьку пыльной фуражки и отрекомендовался:

Добрый вечер. Я старший лейтенант русской армии. Не беспокойтесь, пожалуйста, фрейлен...

Их бин фрау, - поправила она, - фрау Фини фон-Шмидт...

Что?! - Я застыл, вдруг вспомнив о письме убитого в Санкт-Пельтене капитана. Переспросил изумленно: - Ваше имя - Фини фон-Шмидт?!

Да, - отвечала женщина, не менее моего изумленная. Побледнев, она вся подалась вперед. Порывшись в планшете, я достал и протянул ей письмо.

Это адресовано вам.

Приняв от меня конверт дрожащей рукой, она долго смотрела на него, прежде чем извлечь послание. Дочитав, тихо спросила:

Где он находится?

Сказать «убит» у меня не повернулся язык. Не повернулся - и все тут! Я отвел глаза:

Не беспокойтесь... Он попал в плен...

Где вы его видели в последний раз?

В Санкт-Пельтене...

Через час я, помывшись и надев чистое летнее обмундирование, явился к дамам, которые вместе с Квасковым сервировали чайный стол в гостиной. На белоснежной скатерти в хрустальной вазочке стоял абрикосовый конфитюр, а рядом в плетеной корзиночке - печенье фабрики «Рот-фронт», извлеченное Квасковым из моего вещевого мешка. Шуркин уже крутил ручку патефона.

После чая мы долго сидели за разговорами, и я танцевал с Фини фон-Шмидт.

Первоначально вы произвели на меня совсем иное впечатление, - призналась в конце вечера «мегера», уже благосклонно улыбаясь.

Первоначальное впечатление часто бывает ошибочным, - улыбнувшись в ответ, отпарировал я.

Разошлись по комнатам далеко за полночь. Мне постелили в кабинете на мягком кожаном диване. Я долго лежал, глядя в открытое окно на небо, на звезды, на деревья, и все не мог заснуть: события минувших суток калейдоскопической чередой проносились перед глазами...

Так окончился для меня день 9 мая 1945 года - первый день мира на исстрадавшейся земле.

Вместо эпилога

На следующий ввиду полной моей теперешней «ненужности» в полку по приказу Шаблия в сопровождении техника Карпушина и разведчика Сашки Логинова я отправился на машине искать отставших по дороге и заблудившихся бойцов. Проездили мы неделю и 17 мая утром вернулись в полк, размещавшийся в лесу, в километре от населенного пункта Драхоницы.

А мы тут, брат, без тебя еще повоевать успели, - сообщил мне майор Коваленко.

Как?!

А так! 12 мая где-то за Йинджихов-градцем полк натолкнулся на немецкий заслон, прикрывавший бегство эсэсовцев и власовцев к американцам. Цель заслонов состояла только в том, чтобы заставлять нас разворачиваться в боевой порядок и тут же отходить. Шаблий и Федотов применяли тактику мотострелкового преследования. Наш полк выделил «Студебекеры» для автоматчиков 351-го, и эти подвижные группы, поддерживаемые дивизионом Солопиченко, прорывались сквозь заслоны и громили отступавшие части противника, не желавшие сложить оружие после капитуляции. 14-го подошли к реке Отава, притоку Влтавы, в районе Драхоницы-Писек. На западном берегу уже стояли американцы, внизу под нами громадным табором сгрудились немцы, готовившиеся переправляться на американскую сторону. Для их пленения генерал Виндышев выделил 355-й полк подполковника Фирсова. Наш полк в этом не участвовал. Мы располагались в лесу на возвышенности, неподалеку от реки. И вот когда солдаты расслабились - кто купался, кто белье стирал, кто загорал - по ним ударили из автоматов. Напоследок, значит. Были, увы, и раненые, и убитые... Противник оврагом пробирался к реке и начинал уже переправляться вплавь. Ну мы и накрыли их минометным огнем дежурных батарей - никто не доплыл до противоположного берега. Двоих захватили в плен. Держали они себя вызывающе, на вопросы не отвечали. Только один из них, без глаза, сказал, что потерял глаз под Ленинградом. Тут уже сдержать солдат не было никакой возможности. Полк-то наш сформирован в блокаду, большинство ветеранов - ленинградцы-блокадники! Попробуй, останови их - они этого одноглазого готовы были разорвать на части. Так что расстрел в данном случае оказался едва ли не актом милосердия, - закончил свой рассказ начальник штаба полка, мой близкий друг, живущий сегодня в Пскове, Николай Евсеевич Коваленко...