Мама Ингрид Ричардовна Запромётова

Вот уже почти три недели, как Кристина нас покинула. И этого до сих пор я полностью постичь не могу - жду ее звонков, держу у подушки мобильный телефон, чтобы утром ей позвонить, хочу о чем-то ее спросить, что-то ей рассказать, молюсь все время о ней. Мысленно перебираю страницы ее жизни (нашей жизни). За многое себя укоряю, но одновременно приходят и светлые, радостные воспоминания. Хочется на них задержаться, однако внутренний голос говорит: «Не оглядывайся назад, простирайся вперед, думай больше о горнем». Как ни тяжела утрата, сознание, что ее страдания кончены, что она у Господа, дает мне мир и успокоение...

В день объявления войны я была беременна ею на пятом месяце. Вскоре мужа призвали в армию. Через неделю - мой (наш с Кристиной) отъезд в Ташкент (где тогда жили отец и мать Ингрид Ричардовны. - Ред.). Страхи, волнения... В результате Кристин появилась на свет раньше срока - маленькой, слабенькой. Она умирала, врачи признали свое бессилие. Мои родители и я молились. До сих пор уверена, что я, не полагаясь на волю Божию, вымолила свое дитя, и Кристин поправилась (позже, взрослой, она упрекала меня и за вымаливание, и за то, что была зачата Великим постом).

В конце осени стало известно, что всех лиц немецкой национальности выселяют из Москвы и других крупных городов в отдаленные районы Казахстана и Средней Азии. Мы поняли: скоро очередь дойдет и до нас. И точно, когда дочурке было три с половиной месяца, нам велели в недельный срок покинуть Ташкент. Куда повезут, не сказали. Наша семья тогда состояла из шести человек - мои родители, младший брат, тетя и я с Кристин. Ехали около недели в товарном вагоне. Наконец всех, кто находился в эшелоне, пересадили в арбы и повезли в разные стороны - каждую семью отдельно. Через несколько дней после многих мытарств мы оказались в горном кишлаке. Место жительства - овечий сарай без окон и печки. Кормила я мою крошку разбавленной смесью козьего, овечьего и коровьего молока. Между тем наступила весна. Чистый горный воздух, кристальная вода и прекрасная природа сделали свое дело: Кристин ожила, поправилась, хорошо росла. С наступлением зимы начали хлопотать о переезде в районный центр - поселок Хатырчи. Получили разрешение, нашли работу (мы с отцом). К сожалению, районный центр находился в центре рисовых плантаций, о чем мы не знали. Весной начиналась малярия. В конце лета заболели я и Кристин, обе в тяжелой форме. Тогда сотни людей умирали от малярии прямо на улице - больница была переполнена, больные лежали во дворе на голой земле. Благодаря тому, что мы с отцом работали в райздраве, для меня и Кристин место в больнице нашлось. Лекарств, правда, не было. Когда я приходила в себя, врачи говорили, что ребенок еще дышит, но вряд ли выживет. По их мнению, спасти нас мог только переезд в сухой климат. Однако это было нереально, учитывая отметку в моем паспорте.

И тут неожиданно пришла телеграмма от мужа с сообщением, что он временно находится в Москве, ожидая нового назначения на фронт. Ему удалось получить отпуск, и он приехал, чтобы отвезти нас к своим родителям, жившим тоже в Ташкенте. Кристину положили в детскую больницу. Целый месяц я пробыла там вместе с ней - переживала бесконечные переливания крови, молилась... Кристина начала поправляться.

Весной муж получил назначение на службу в артиллерийский арсенал близ Тулы. В апреле следующего года он снова приехал за нами и перевез нас уже под Москву, в деревню.

Кончилась война. Муж демобилизовался, и мы оказались практически бездомными. Из-за наших вечных переездов Кристине приходилось часто менять школы. Однако всюду ее любили и уважали. Она росла послушным, приветливым, общительным ребенком. Училась примерно, но никогда не рвалась быть на виду, не любила шумного общества. Была очень ранимой, отчего сильно страдала, но в то же время требовательной как к себе, так и к другим. Когда она в ком-нибудь разочаровывалась, старалась, не выясняя отношений, просто отойти от этого человека.

С самого раннего детства Кристин, очень любившая детей, мечтала стать педиатром. Два года подряд она поступала в мединститут, но оба раза не проходила по конкурсу - 15-17 человек на место. Окончила двухлетние курсы медсестер, устроилась работать в морг при анатомическом театре 1-го Мединститута, но и это не помогло. На третий год мы с мужем уговорили ее подать документы на биофак МГУ, куда она успешно поступила, окончила и была принята в аспирантуру. Защитилась, начала работать (в Институте биохимии и физиологии микроорганизмов имени Г. К. Скрябина. - Ред.), работала с увлечением. Но со здоровьем стало опять плохо. Два раза ее клали в больницу. На ежегодных диспансеризациях врачи усердно советовали Кристине выйти замуж или хотя бы завести «хахаля». Второе возмущало, а что касается первого - среди верных «кандидатов в мужья» не было верующих людей. Я же ей с юности внушала, что для создания семьи прежде всего необходима духовная близость. Но вот появился некий поклонник, уверявший, что ищет Бога и прочее в том же духе. Они вместе посещали православные храмы: Кристин воспитывалась в лютеранской семье, но православию я не противостояла. На самом деле этому «богоискателю» была нужна только московская прописка. Муж и Оля (младшая сестра Кристин. - Ред.) сразу почувствовали неискренность и не приняли его. Кристин же страдала, успев привязаться к нему, обижалась, отошла от сестры. Видя ее страдания, я совершила тяжкий грех, сказав: «Ну, в крайнем случае разойдешься»...

Разошлись они через три месяца. Как мы и думали, все, что говорил этот человек, оказалось ложью. Мы всегда были с Кристиной очень близки, теперь же она отошла и от меня, и вообще от родных. Она продолжала ходить в церковь, но, к сожалению, попала к молодому и еще неопытному духовнику, запретившему ей с нами молиться и трапезовать. Он назвал нас еретиками и советовал Кристине с нами расстаться.

Это были страшные годы - гораздо страшнее, чем годы изгнания и отверженности. Кристина хотела уйти в монастырь или хотя бы от нас уехать. Мы оказались чужими и по духу, и по национальности. Семья распадалась.

Кристина, бедная моя девочка, она нас всех любила и очень страдала оттого, что мы многое понимаем по-другому. Грустно, что для нее мы остались заблудшими инаковерцами...

Сестра Ольга Михайловна Запромётова

Я младше Кристин на 14 лет. Она всегда была для меня непререкаемым авторитетом, причем воспитывала меня намного строже, чем родители, не уставая напоминать, что является моей крестной, а это - большая ответственность. Я многим обязана своей замечательной сестре: любовь к поэзии, к истории Москвы и отечества, к природе, поиск промысла Божия в своей жизни - всем этим одарила меня Кристин. Так как родители всегда работали, а бабушки и дедушки жили далеко (в Сибири, в Прокопьевске - на поселении, и в Ташкенте), с моим рождением хлопот ей сильно прибавилось. Она поступила на первый курс биофака МГУ, когда я пошла в первый класс, и я фактически выросла в университете.

Кристин очень любила петь. Мне, маленькой, в течение многих лет пели на сон грядущий: мама - больше классические колыбельные, романсы и арии из опер, а Кристин - студенческие туристские песни, привезенные с практик и из экспедиций.

Ее любовь к истории выражалась и в интересе к собственным корням. Кристин уговорила заняться написанием воспоминаний нескольких человек из нашей многочисленной родни. Надо ли говорить, насколько воодушевляло это людей подчас одиноких, насколько прибавляло им ощущения своей нужности! Многие с радостью откликались на ее просьбы. Так, дядя моего отца,

А. Г. Запромётов, написал семейную хронику Запромётовых, в которой проследил жизнь семи поколений, что стало ценным вкладом в историю не только нашего рода, но и всего русского Ташкента.

Особенно радовалась Кристин, обнаруживая в своей родословной духовные связи (со святым праведным Иоанном Кронштадтским, по молитвам которого была продлена жизнь моему прадеду - Г. Г. Запромётову, со святителем Лукой Войно-Ясенецким - до его высылки дети святителя учились в одной школе с нашими родителями, он оперировал и спас жизнь нашей маме...). Она прозревала то, чего не видели другие, и во всем искала Божий промысел.

Много для нее значил Ричард Ричардович Циммерман - наш дед по материнской линии, с которым Кристин, старшая из пяти его внучат, была особенно близка; до двух лет она росла на руках бабушки и дедушки Циммерман, выжив благодаря и их молитвам. В трудные годы, оставшись без церковного общения, Р. Р. Циммерман, будучи сыном лютеранского пастора, сам стал духовным отцом не только своей семьи, но и многочисленной родни.

Кристин поторопилась с замужеством, так как боялась не успеть получить благословение дедушки. Со своим будущим мужем она поехала в город Новомосковск к Р. Р. Циммерману, чувствовавшему себя тогда уже очень плохо. Он за них молился, но благословение дать отказался. Кристин это очень переживала. Именно после брака Кристин появилась трещина в наших с ней отношениях - я не выносила ее избранника с самого начала как человека абсолютно чуждого нам по духу. Брак этот, длившийся лишь три месяца, она называла «кошмарным сном» и никогда о нем не говорила. Но, с другой стороны, он подтолкнул ее к Богу и Церкви. Сама она писала об этом следующее:

«Я, после неудачного замужества и развода скорбя в поисках истины и смысла своей жизни, зимними ночами перед сном открывая и закрывая форточку, любовалась дивным созвездием на () небе. После долгих поисков в научно-популярной астрономической литературе установила, что это созвездие Орион, упоминаемое в книге Иова (9:9). Помня любовь опхена (так в семье звали Р. Р. Циммермана. - Ред.), который крестил меня умирающим младенцем в Ташкенте и который до Церкви был моим единственным духовным руководителем, своего рода старцем, к св. Иову, я тотчас достала Библию и перечитала книгу Иова. С тех пор душа моя неустанно стала искать Бога и Его Св. Церковь. Это был явный ответ Неба на мою мольбу».

И вот: 5(18) июля 1979 года - миропомазание и присоединение к православию в храме Казанской иконы Божией Матери в селе Коломенском...

«Много в жизни своей испытала я Божиих благодеяний, большая часть которых связана с помощью, приходившей через приснопамятного батюшку отца Алексия Мечева в крайне трудный период моей жизни. Поистине: «Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам; ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят» (Лк. 11,9-10). Среди пастырей Церкви я искала той любви, которая «долготерпит, милосердствует, (...) не завидует, (...) не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все переносит, (...) никогда не перестает» (1 Кор. 13, 4-8».

Инна Геннадиевна Менькова

Я познакомилась с Кристин в 1979-1980 годах. Позже мы встречались с ней неоднократно. Теперь, когда она ушла от нас, вся ее жизнь предстает перед нами в целом - многогранная, самоотверженная.

Кристин родилась и воспитывалась в глубоко верующей протестантской семье. После смерти пастора-деда они с сестрой начали искать конфессию, принадлежа к которой можно было бы причащаться. Кристин приняла православие и оставалась в нем до конца своих дней. В отличие от неофитов - недавно уверовавших людей, она пришла в Православную Церковь человеком, уже имевшим длительный опыт живой веры и молитвы; она сравнивала с ним все бывшее ранее, уверенная, что новая действительность, новая жизнь окажется выше прежней. Кристин полагала, что совершенная вера должна исповедоваться совершенными же людьми, потому каждый случай, от малых до значительных, когда она сталкивалась с обратным, приводил ее в состояние душевного смятения, иногда тяжело переживаемого кризиса. Из Церкви Кристин не ушла, но дальнейший ее путь, самобытный и внутренне одинокий, стал путем поиска совершенных христиан, действительно доказавших любовь ко Христу исполнением евангельских заповедей.

В то время большим утешением для страждущей души Кристин явилось знакомство с Павлой Федоровной Хватовой - духовной дочерью святого праведного Алексия Мечева, с юности своей и до кончины старца жившей в его доме и даже после смерти отца Алексия на протяжении 60 лет продолжавшей считать своим духовником только его. Павла Федоровна приняла Кристин, всем своим кротким любящим сердцем отозвавшись на ее скорби, утешая и помогая духовным советом. Несмотря на весьма преклонный возраст, она приезжала к Кристин в гости, очень подружилась с ее бабушкой. Красота чистой души Павлы Федоровны была настолько убедительным свидетельством истинности ее веры, что бабушка Кристины перед смертью приняла православие.

Кристин, со своей стороны, считала Павлу Федоровну своей духовной матерью и говорила, что по ее молитвам отец Алексий и ей, Кристине, во многом очень помог. Через Павлу Федоровну она познакомилась с монахинями Дивеевского монастыря, в то время тайно подвизавшимися в тихих Муромских окрестностях. Желая принять постриг, Кристин искала советов и наставлений у тех, чья жизнь была свидетельством их верности Христу, и ради этого с рюкзачком за плечами совершала к ним одинокие паломничества. Шла летом и зимой, проселочными дорогами и заснеженными тропами, стучалась в избы сокровенных подвижников... В Тверской области отыскала настоятеля Знаменского храма в селе Ветожетка игумена Арсения (Медникова), надолго ставшего ее окормителем; позднее те же дивеевские матушки познакомили ее с отцом Петром Чельцовым (ныне причислен к лику священноисповедников), жившим тогда в отдаленном селе на Владимирщине. Монахини Пюхтицкого и Дивеевского монастырей, отшельницы в течение десятилетий, переписывались и общались с ней. Со временем круг духовных друзей Кристин значительно расширился.

Иные чувствуют свою принадлежность к Церкви в одном ряду с принадлежностью к семье, профессии, определенному социальному слою. Кристин же ощущала себя прежде всего христианкой, из чего следовало все остальное - самоопределение в семье и обществе. Она и крестилась во Христа с тем, чтобы только Ему принадлежать, пожертвовав (по благословению духовного отца) даже привязанностью к матери и отцу, уйдя из родительской семьи. Это было далеко не безболезненно. Кристин не поняли родные, которым она принесла много скорби. Но для нее в вопросе: либо ты со Христом, либо без Него не существовало середины - все, что мешало жизни со Христом, решительно отвергалось.

Мама Кристины упоминала о ее ранимости, беззащитности перед обращенным к ней словом. Действительно, это так и было. Однажды духовный отец назвал Кристин пустоцветом, что отозвалось в ней нестерпимой болью: ужель она и вправду пустоцвет, ужель не состоялся ее путь ко Христу? С тревогой вопрошала она об этом старцев, и отец Даниил (Сарычев) из Свято-Данилова монастыря ответил: «Цвет... Зато какой цвет!» Утешил Кристин и отец Иоанн (Крестьянкин), в своем письме к ней назвав ее русской веточкой Православной Церкви и сказав тем самым, что она, полунемецкая девушка, не отвергнута Церковью как «пустоцвет», а привита к церковному древу как его чадо.

Кристин с юности умела и любила молиться. Молитвенное делание было драгоценным сокровищем ее жизни, от всех сокрытым. Даже в период тяжелой болезни вечером наступал час, когда она с видимым удовольствием доставала из-под подушки молитвенник и просила оставить ее одну.

После того, как был возвращен Церкви храм святителя Николая в Кленниках на Маросейке (храм святого праведного Алексия Мечева), она приняла самое активное участие в его восстановлении.

С юности она стремилась быть как можно незаметнее, не привлекать к себе людских взоров. О ее помощи другим (а помочь Кристин стремилась каждому в том нуждавшемуся) знали только те, кому помощь подавалась. Ведает ли кто-нибудь сейчас, что Кристин одной из первых оказала действенную поддержку ныне всем известному выдающемуся иконописцу и реставратору И. В. Ватагиной после серьезной травмы, полученной Ириной Васильевной во время росписи Сергиевского придела Николо-Кузнецкого храма? При этом в открытости Кристин чужому страданию не было ни следа сентиментальной слащавости, она умела любить подлинно Христовой любовью - жертвенной, но без умильных слов.

Очень ответственно относилась Кристин к тому, что являлась крестной матерью нескольких молодых людей, - постоянно о них молилась, никогда не пропускала их памятных дней, передавая подарки, и старалась не очень огорчаться, когда крестники забывали ее поблагодарить и узнать, как она сама живет, не нужно ли теперь уже ей чье-либо участие.

В повседневной жизни Кристин неизменно чувствовала себя свидетельницей Истины перед всеми пребывающими вне Церкви, ненавязчиво просвещала своих знакомых, во множестве покупала книги для подарков, старательно выбирая для каждого человека то, что действительно оказалось бы ему нужным. Она и сама читала много, особенно жития святых - древних и последних времен, всей душой переживая их подвиги, перед которыми в глазах Кристин меркли ее собственные тяжкие страдания на одре болезни; пример святых помогал ей переносить смертельный недуг с мужеством и смирением. Практически до последнего дня она не переставала интересоваться событиями в Церкви и жизнью знакомых, радея об их, а не о своей участи.

Последней важной заботой Кристин было примирение с теми, с кем у нее когда-либо возникали конфликты. И Господь восстановил мир в ее душе. Всем сердцем откликнулась она на любовь матери; насколько могла, старалась облегчить жизнь своих очень стареньких родителей, утешить их: постоянно звонила, искала им помощников, передавала самую вкусную еду из той, что ей приносили.

До самого конца она оставалась в сознании и твердой памяти. Скончалась Кристин мирно и тихо. Отпевали ее 14 октября на праздник Покрова Пресвятой Богородицы в Николо-Кленниковском храме.

Александра Георгиевна Воробьева

В 1996 году в Православном Свято-Тихоновском богословском институте мне поручили подготовку к изданию писем епископа Вязниковского Германа (Ряшенцева). Машинописные копии содержали множество искажений, и я стала искать другие, рукописные, которые, как нам было известно, Наталья Александровна Верховцева - адресат большинства этих писем - делала для своих друзей. (Здесь уместно заметить, что страницы воспоминаний Н. А. Верховцевой «Сергиев Посад» были опубликованы в «Московском журнале», N 10 за 1992 год; «Письма к Верховцевым» епископа Германа в N 1 за 1993 год.) Не помню теперь, кто именно направил меня к Кристине Михайловне Запромётовой. Я зашла к ней на работу в Институт биохимии и физиологии микроорганизмов (неподалеку от ректората ПСТБИ и Николо-Кузнецкой церкви). Кристина Михайловна охотно дала мне свою переписанную рукой Натальи Александровны тетрадочку. Тогда же я случайно прочитала в каком-то журнале статью, где православный автор, биолог, рассуждал о повышении всхожести семян после их освящения и тому подобном. Захотелось узнать мнение специалиста; возвращая тетрадочку, я попросила Кристину Михайловну ознакомиться со статьей и сказать, что она об этом думает. Мы снова встретились через несколько дней, и Кристина Михайловна, к моему удивлению, стала горячо и взволнованно говорить не столько о статье (в целом ей не понравившейся), сколько о том, что наша вера не нуждается в подтверждении доводами практической полезности...

После этого мы стали общаться постоянно. Мне приятно было заглянуть к ней в институт, увидеть ее неизменно приветливое лицо, сообщить ей что-либо новое о епископе Германе (материалы для его жизнеописания продолжали обнаруживаться в архивах), поговорить и о делах житейских. Наши встречи в основном происходили у нее на работе; только последние два года, когда тяжелая болезнь все более обессиливала Кристину Михайловну, я стала приезжать к ней домой.

Прежде всего, конечно, нас сблизило искреннее почитание памяти владыки Германа, но не только. Многое в характере Кристины Михайловны располагало к ней, в первую очередь - ее серьезная, чуждая всякой сентиментальности и показной экзальтации вера. Это был человек бесспорно миссионерского духа. Она очень любила дарить книги (при более чем скромной в 1990-х годах зарплате научного сотрудника) верующим - чтобы поделиться с ними духовной радостью, а неверующим, проявившим хоть искру интереса, - чтобы наделить их чем-то пусть пока им недоступным, но, возможно, способным привлечь в будущем. Это приносило иногда удивительные плоды. Однажды, месяца за два до ее кончины, когда я пришла к Кристине Михайловне, она с улыбкой сказала, что недавно слушала пение птиц на Афоне по телефону - ей время от времени звонит оттуда один монах. Я спросила, как она познакомилась с ним. Оказалось, много лет назад Кристина Михайловна разговорилась со случайным попутчиком и подарила ему Евангелие, перевернувшее его жизнь...

В 1970-1980-х годах, когда пропагандисты атеизма не сомневались, что вот-вот закроются последние церкви и священников можно будет увидеть только в кино, не переставали светить «немерцающим светом» светильники, собиравшие вокруг себя тех, в ком зачастую вопреки окружению и воспитанию зарождалась вера. Бог, как во все времена, создавал «и из камней сих чад Аврааму». Таким светильником была и упомянутая в начале Наталья Александровна Верховцева. Ей выпала особая миссия - поведать новому поколению церковных людей о страдальцах за веру Христову, которых она знала, о подвижниках благочестия - своих духовных наставниках и учителях.

О своей первой встрече с Натальей Александровной Кристина Михайловна рассказывала так: в начале 1980-х годов один из знакомых (ныне - протоиерей Михаил Осколков, настоятель храма святителей Афанасия и Кирилла Александрийских на Сивцевом Вражке) дал ей почитать самиздатовский экземпляр писем епископа Германа, дал и адрес, когда она захотела увидеться с жившей в Туле Верховцевой. Приехала в Тулу без предупреждения. Был хмурый декабрьский день, 22-е, праздник иконы Божией Матери «Нечаянная радость». Наталья Александровна одна грустила в своем домике. Надо сказать, что к ней после публикации в альманахе «Надежда» писем епископа Германа (1979, 1981), а еще ранее в самиздате - воспоминаний об отце Иоанне Кронштадтском ее матери Веры Тимофеевны Верховцевой (печатались также в «Московском журнале», N 11 за 1993 год) устремился огромный поток писем и людей, так что посетители у нее почти не переводились. Но в тот день никого не было, и приезд Кристины Михайловны оказался для Натальи Александровны поистине «нечаянной радостью» - так она свою гостью и прозвала.

Кристина Михайловна тепло вспоминала о крестившем ее в детстве деде по матери - лютеранине, из прибалтийских немцев (Р. Р. Циммермане. - Ред.). Он был, по ее словам, человеком глубокой и искренней веры, любил Россию и не таил обиды за пережитые во время войны притеснения. Но с близкими после обращения Кристины Михайловны в православие оказалась связанной и ее постоянная скорбь - религиозное равнодушие отца, инославное христианство матери и сестры...

Кристина Михайловна хранила в сердце высокий идеал святости. Несовершенство, а то и просто безобразие жизни иных православных людей нисколько не колебали ее веры, но каждое замечаемое ею несоответствие должному воспринималось чрезвычайно болезненно. Немало сетований (не сердитое брюзжание, а грустное сожаление) на легкомысленные оплошности, граничащие с неблагоговением, слышала я от нее за годы нашего знакомства: «торговую точку» с неподходящим товаром разместили рядом с церковью, железная перекладина упирается прямо в грудь святого, изображенного на стене храма, мягкая игрушка непотребного вида удобно расположилась под иконами на православной ярмарке («это просто вредительство!»)... В то же время она умела быть благодарной - Богу за все (когда обокрали ее квартиру, заказала благодарственный молебен!), ближним - за малейшую услугу. Достойно пронесла Кристина Михайловна и тяготы своей многолетней болезни. И за несколько месяцев до кончины была утешена удивительным сном, рассказанным ею не только мне: видением лучезарного Креста, к которому она приближалась с чувством блаженной радости...

Татьяна Георгиевна Мирчик, кандидат биологических наук

В 1964 году Кристин Запромётова, студентка МГУ, стала специализироваться по нашей кафедре биологии почв. В первое время мы почти не общались. Однако, к моему удивлению, ко мне стала проявлять неожиданный интерес ее мама - вплоть до того, что пригласила меня к себе домой, а впоследствии даже познакомила со своими родителями - бабушкой и дедушкой Кристин. Я долго не могла понять, в чем дело...

Родителями Ингрид Ричардовны были Ричард Ричардович и Эмма Романовна Циммерман, обрусевшие потомки немцев, переселившихся в Россию, кажется, в XIX веке. После революции дедушка и бабушка Кристин жили в Ташкенте. Ричард Ричардович, по специальности географ, участвовал в организации Ташкентского университета. В Ташкенте Ингрид Ричардовна училась в школе вместе с сыном известного фитопатолога Николая Запромётова Михаилом (в будущем - не менее известным биохимиком), за которого впоследствии и вышла замуж. В 1941 году из-за немецкого происхождения семью выслали в глухой кишлак. Въезд в большие города, и в первую очередь в Москву, им воспрещался, но когда появилась возможность перебраться ближе к Москве, они поселились в Подмосковье. Вместе с ними приехали две старушки сестры - родственницы или хорошие знакомые: Анна Юльевна и Маргарита Юльевна Викман. Я же еще с дошкольных лет дружила с двумя девочками, мать которых тоже по происхождению была немка - Елена Александровна Ячевская, урожденная Кильштадт. Ингрид Ричардовна ее знала. После войны у Елены Александровны появилась (досталась по наследству) дача на 42-м километре Казанской железной дороги, и она пригласила к себе жить упомянутых мною старушек. Прослышав о моем знакомстве с Еленой Александровной Ячевской, совершившей такое благое дело, Ингрид Ричардовна захотела познакомиться и со мной.

В 1967 году Кристин стала моей аспиранткой, после чего у нас с ней возникли более тесные отношения. До этого, когда Кристин окончила третий курс, мы вместе ездили в экспедицию в Крым. Днем работали, а вечером могли отдохнуть. Как раз в то время в Ялте гастролировал очень известный пианист Рудольф Керер, тоже в годы войны высылавшийся из-за немецкого происхождения. Попав на его концерт и поговорив с ним, мы с Кристин выяснили, что у нас есть общие знакомые - чета Теличеевых, преподавателей Гнесинского училища. Наташу Теличееву, тогда Ячевскую, я знала с детских лет, а с ее сестрой Мариной училась в одном классе. Вот их-то мать, Елена Александровна, и приютила у себя на даче тех двух старушек немок...

После окончания Кристин аспирантуры и устройства ее на работу наши контакты с ней несколько ослабели, но она всегда в трудные минуты приходила ко мне на помощь - вплоть до того, что ночевала у нас, когда моя мама тяжело заболела. Она также неоднократно ездила со мной в психоневрологический интернат навещать моего психически больного брата и однажды даже смогла привезти туда священника, который брата причастил. Да, душа Кристин неизменно горела желанием оказать реальное содействие всякому, кто в том нуждался. И я с большой и столь же неизменной благодарностью вспоминаю ее.

Н. Н. Жданова, доктор биологических наук, профессор Института микробиологии и вирусологии имени Д. К. Заболотного НАН Украины (Киев)

О Кристин Михайловне я впервые услышала в связи с ее диссертационной работой, посвященной грибным меланинам, однако познакомилась с ней только в 1980 году в Ташкенте, куда мы обе приехали на конференцию. Красивая статная молодая женщина... Конференция проходила в пригородном пансионате, где мы имели возможность не только научного, но и чисто человеческого общения. Наслаждались прекрасной природой, горами, тишиной. Были долгие разговоры о науке, о жизни, о близких людях. С тех пор перед каждым своим приездом в Москву я заранее радовалась грядущему свиданию с Кристин - и всегда сетовала на судьбу, которая развела нас так далеко друг от друга.

Бесконечно жаль, что нет больше с нами этого замечательного, благородного, мудрого человека, жившего по самым высоким нравственным меркам. И все же:

Не говорите с грустию - их нет,
Но с благодарностию - были...

Слово коллег

Кристин Михайловна Запромётова пришла в отдел «Всероссийская коллекция микроорганизмов» Института биохимии и физиологии микроорганизмов имени Г. К. Скрябина РАН научным сотрудником нашей группы мицелиальных грибов в 1988 году. Практически все мы кто более, кто менее знали ее раньше: окончили одну кафедру - биологии почв факультета почвоведения МГУ, были знакомы по конференциям, различным семинарам...

Мы очень хотели, чтобы Кристин - интеллигентная приятная женщина, эрудированный специалист - пришла к нам в группу. Когда это случилось, радость оказалась обоюдной. Кристин нравилось ее рабочее место - большой стол и окно перед ним, из которого во всей красе был виден храм Николы в Кузнецах. Работали мы с ней вместе без малого 20 лет. Сейчас, оглядываясь назад, вспоминаешь, как приятно было нам ее общество, ее сотрудничество. Спокойная, благожелательная, настроенная на собеседника, она тут же откликалась на любую просьбу. Если сразу не могла помочь, поднимала на ноги знакомых, искала ответ в справочниках и книгах, иногда даже заставала тебя врасплох, неожиданно выдавая подробную справку по вопросу, о котором ты уже успел забыть. Всегда в окружении каких-то необыкновенно милых, изящных, с любовью подобранных мелочей, всегда скромно, но элегантно одетая...

До прихода к нам Кристин мы практически ничего не знали о ее другой, церковной жизни. Возможно, поэтому далеко не сразу пришло понимание ее стараний как-то просветить нас в вопросах веры. Все мы по-разному относимся к религии, рождены и воспитаны в разных условиях. Вероятно, ей было с нами нелегко, особенно вначале. Взаимопонимание пришло позднее. Самое же главное: осталось глубокое убеждение, что Кристин прожила на работе счастливую жизнь в окружении любящих ее людей, оставила после себя не только добрую память, но и солидный научный архив, который будет использоваться еще многими исследователями. В память о Кристин Михайловне хотелось бы сохранить благожелательную и спокойную атмосферу, которую она без лишних слов создавала вокруг себя.